Эмилия Остен: Королевский выбор

Все изменилось, и Чарити до сих пор не могла этому поверить. Принц стал с нею таким, каким она его представляла в мечтах. Неизвестно, что открыло ему глаза, но его любовь была бесспорна. Рамиро принялся ухаживать по всем правилам, и это оказалось… красиво. Так красиво, что не могли не заметить обитатели замка. И конечно же Леокадия. Она держалась в стороне, поджав губы, но за день до свадьбы не выдержала.

— Я хотела бы поговорить с тобой наедине.

Чарити, не оборачиваясь, взглянула на принцессу в зеркало.

— Выйдите все! — велела Леокадия слугам. Те в нерешительности замешкались, глядя на свою будущую королеву.

— Выйдите, — мягко сказала Чарити. — Я позову вас.

Подождав, пока за швеями закроется дверь, девушка повернулась к Леокадии.

— Если хочешь что-то сказать, говори. У меня не слишком много времени.

— Послушай, — Леокадия подошла ближе. Ее голос напоминал змеиное шипение. — Сейчас он опьянен. Он решил, что влюбился в тебя. Но это пройдет, и он вспомнит, кто всегда был рядом с ним и кого он на самом деле любит. И тогда твоя жизнь станет невыносимой. Ты знаешь, что это такое — когда человек, которому ты предназначена и которого любишь, не отвечает тебе взаимностью?

— Знаю, — холодно сказала Чарити. — А ты?

Она не могла забыть тех месяцев в Италии, которые прошли после отъезда из Флоренции. Как она тосковала. Как ждала. И как дождалась наконец, — и все оказалось не так уж просто.

— Я знаю об этом все! — почти выкрикнула Леокадия.

— Тогда не стоит больше мучить себя, — мягко произнесла Чарити. — Потому что все изменилось и уже никогда не будет прежним. Ни для тебя, ни для меня, ни для Рамиро.

— Послушай, чужестранка. Ты не знаешь нас. Ты никогда не станешь здесь своей. Что ты принесла острову, кроме денег?

— Себя. — Чарити разозлилась. — Послезавтра, когда празднование свадьбы уже завершится, состоится королевский совет. Мною совместно с министром де Моралесом подготовлен новый законопроект о снижении пошлин на ввоз иностранных товаров, и Рамиро вчера намекнул мне, что, возможно, поставит меня руководить финансовым министерством, коль уж скоро я так люблю считать эти финансы — так он сказал. — Она смотрела в побледневшее лицо Леокадии. — Я не провинциальная дурочка, принцесса. Я — дочь своего отца, одного из крупнейших европейских банкиров, и он научил меня всему, что знает сам. И это я приношу в дар острову. Я знаю, как сделать жизнь здесь лучше, как увеличить доходы, перераспределить расходы, как добиться, чтобы Фасинадо расцвел еще пышнее. Я не стану всего лишь украшать трон. Рамиро верит мне. Совет меня примет. Не потому, что я королева и чудо как хороша собой, а потому, что я буду говорить с ними на их языке. Или ты полагала, что я его не знаю?

Судя по виду Леокадии, именно так она и полагала. Все это время принцесса видела перед собою красивую англичанку, избалованную дочку богатого отца — и оказалась совершенно не готова к разговору с той женщиной, что стояла сейчас перед ней.

— Завтра я стану твоей королевой. Ты, Леокадия, согласно церемонии, — моя сопровождающая и подруга. Я не желаю войны между нами, но, чтобы ее не было, тебе придется смириться с тем, что я теперь здесь. И я никуда не исчезну. Проще смириться, чем затевать битву, в которой проиграешь.

— А если не проиграю?

— Даже если я исчезну, — Чарити отчетливо понимала, о чем именно идет этот разговор — о жизни и смерти, о ядах в бокалах и змеях, подпущенных в постель, — то Рамиро не полюбит тебя. Мы говорили с ним, говорили откровенно. Он сказал, что любит тебя как сестру. Всегда было так. Никаких шансов, Леокадия.

— А если он солгал, чтобы угодить тебе?

— Ты знаешь Рамиро, — откликнулась Чарити. — Так как?

Леокадия молчала. Она понимала, что англичанка права. Рамиро не умеет лгать в чувствах. Он может не сказать ничего и тем самым запутать и заставить строить предположения, но ложь — это не по его части.

Текли секунды, девушки молчали. Наконец Леокадия, не наклоняя головы, присела в легком реверансе.

— Ваше величество…

И стремительно вышла из комнаты.

«Море, — думал Рамиро, стоя у окна. — Море — вот почему ты так нравишься мне, почему каждый раз, когда я смотрю на тебя, ты несешь мне радость и перемены? Ты окружаешь меня, словно берешь в объятия, и я покоряюсь, хотя обычно ни перед кем не склоняю голову.

Может быть, потому, что здесь покорность — нечто иное, не унизительное, а возвышающее. Как в любви».

Город лежал внизу. Город, текущий длинными улицами, шумящий торговыми площадями. Парусники в порту. Виноградники на склонах, там, где заканчиваются улицы. Еле видная отсюда песчаная улыбка пляжа. Плавный изгиб форта. Чайки, парящие высоко-высоко и оглашающие окрестности печальными криками.