Кэтрин Харт - Падший ангел

Удивленно уставившись на Розу, Тори повторила:

— Целый день? Я проспала целый день?

— Si. Думаю, вы скоро свалились бы в обмороке, если б сеньор Джекоб не заставил вас отдохнуть. Вам надо лучше следить за собой, иначе вашей маме не будет от вас никакого толка.

— Да-да, — рассеянно согласилась Тори. — Ты права, Роза, — и она слегка обняла добрую женщину. — Ты так замечательно о нас заботишься и, наверное, устала от всех этих дополнительных хлопот по уходу за мамой. Не знаю, как тебя и благо дарить. Я лишний раз помолюсь за тебя.

Роза покраснела от удовольствия.

— Gracias.

Направишись в столовую, Тори внезапно вспомнила о своей пропавшей одежде.

— Да, Роза мне очень неприятно тебе надое дать, но не скажешь ли мне сразу, как только моя ряса будет чистой? Мне, право же, не слишком приятно расхаживать в этих платьях.

— Ваша ряса? — наморщив лоб, переспросила Роза.

— Да, и еще я не смогла найти сегодня утром свои ботинки. Что ты сделала с ними?

Роза растерянно покачала головой.

— Сеньорита Тори, я ничего не знаю ни о вашей одежде, ни о ваших ботинках.

Тори оцепенела от ужасного подозрения.

— Разве не ты раздевала меня? — неуверенным голоском спросила она у недоумевающей женщины.

— Нет, не-я:

Женщины уставились друг на друга, одна и та же мысль пришла в голову обеим. Лица у обеих залились яркой краской.

— Этот змей! — зашипела Тори, обретя наконец дар речи. — Этот мерзкий паршивый змей!

Она ринулась на поиски Джейка, готовая разорвать его. Все навыки терпения, тщательно прививаемого ей последние два года, слетели с нее, как шелуха. Охваченная гневом, она не думала ни о молитве, ни о том, что надо смиренно подставить другую щеку. Все наставления сестер были забыты. Голос, перестав быть тихим и мягким, зазвучал резко и решительно, шаги вместо размеренных стали стремительными, а обуревавшие ее чувства никоим образом нельзя было назвать благостным покоем, хотя на лице это почти не отразилось.

— Джекоб! Я собираюсь убить тебя из твоего же пистолета.

Она обнаружила его уже сидящим за обеденным столом с лукавой улыбкой на губах.

— Какие проблемы, Тори? — насмешливо поинтересовался он.

Ее так трясло от злости, что она едва могла говорить. А когда смогла, то закричала в голос:

— Верни мне рясу, Джекоб, и сейчас же!

— Монашеское одеяние для визжащей сварливой девчонки? Нет, не думаю, что оно тебе подойдет. Я вижу, добрым сестрам не слишком удалось укротить тебя.

— Ты чудовище! Ты меня раздевал вчера!

Сумев небрежно пожать плечами, он ответил просто:

— Ну и что? Не в первый и не в последний раз. Я всего лишь старался, чтобы тебе было удобно спать.

— И заодно устроил себе зрелище! Неужели у тебя нет ко мне ни капли уважения, Джекоб? У тебя что, совсем нет стыда?

— Очень мало, — ответил он, посмеиваясь над ее негодованием.

— Как ты посмел сделать такое? — возмущалась она.

— Почему ты придаешь этому такое значение, Тори? Я в свое время менял тебе пеленки. Вообще, я не первый раз вижу голую женщину, еще несколько лет назад у тебя была привычка сбрасывать с себя всю одежду перед тем, как окунуться в реку. Если помнишь, отец много раз шлепал тебя за то.

— Тогда все было иначе. Я была ребенком, а теперь я женщина.

— Я это заметил, — криво усмехнулся он.

— Низкий ты человек! Мне надо бы глаза тебе выцарапать!

— Можешь попробовать, малышка. Можешь попробовать, но вряд ли это тебе удастся.

Прижав к бокам сжатые в кулаки руки, она буквально тряслась от бессильной ярости. Будь проклято его спокойствие! И еще смотрит свысока! Оба они знали, что своей угрозы ей не выполнить. Рядом с Джекобом Тори выглядела истощенной сироткой. Ростом она доходила ему до подбородка и была на семьдесят пять фунтов легче. За годы, пока они вместе росли, Тори потеряла счет своим молитвам, испрашивавшим у Бога такой же рост и размер, чтобы избить его до полусмерти! Сейчас снова настал один из таких моментов!

Делая глубокие вдохи, Тори пыталась вернуть себе хладнокровие. Немного успокоившись, она вдруг поразилась, до чего же легко она потеряла самообладание. Что сказали бы сестры в монастыре, если бы могли видеть ее сейчас? Как была бы поражена и расстроена мать-настоятельница! Какой позор! Тори скривилась при мысли о предстоящей исповеди и о том, какую епитимью наложат на нее за один этот день. Если она не научится укрощать свой язык и характер, ей придется до конца дней своих оставаться простой послушницей!