Филиппа Грегори: Вайдекр, или Темная страсть

Годом старше, он был выше и плотнее меня, да и вообще мы мало походили друг на друга. Если мне изредка удавалось вовлечь его в битву, я неизменно одерживала верх и тузила его, пока он не начинал звать на помощь. Но он был добрым мальчиком и никогда не бранил меня за свои синяки и ушибы. И мне не хотелось проучить его.

Мы почти никогда не возились вместе, не боролись и даже не играли в прятки в комнатах и галереях Вайдекр-холла. Гарри получал удовольствие, только сидя с мамой в гостиной и читая книжки. Он любил наигрывать небольшие пьески на фортепьяно или читать маме вслух разные печальные стихи. Проживи я хоть несколько часов жизнью Гарри, мне кажется, я бы неизлечимо заболела. Один день, проведенный в спокойной компании мамы и брата, выматывал меня больше, чем долгие скачки по полям верхом следом за папой.

Когда плохая погода вынуждала меня оставаться дома, я просила Гарри поиграть со мной, но у нас не находилось общих занятий. Пока я хандрила, слоняясь по темной библиотеке, где меня привлекали только книги регистрации папиных лошадей, Гарри устраивал себе на подоконнике мягкое гнездышко из диванных подушек и сидел в нем целыми часами неподвижно, как пухлый лесной голубь, с книжкой в одной руке и сластями — в другой. Если вдруг ветер разгонял тучи и выглядывало солнышко, Гарри смотрел в окно на мокрый сад и говорил:

— Еще слишком сыро. Ты намочишь свои чулки и туфли, Беатрис, и мама будет тебя ругать. Оставайся со мной.

И Гарри опять оставался дома, посасывая конфеты, а я выбегала в сад, где на каждом листочке, темном и блестящем, сидела дрожащая капелька дождя, которую так и тянуло слизнуть. В каждом тугом, тяжелом цветке тоже таилась сверкающая как бриллиант капля. Если дождь настигал меня во время моих бесконечных скитаний, я всегда могла найти убежище в плетеной беседке в розовом саду и оттуда наблюдать, как падают на землю его косые струи. Но гораздо чаще я вообще старалась не замечать его и продолжала либо гулять по залитому водой выгону, позади мокрых пони, либо по тропинкам буковой рощи, а иногда спускалась к речке Фенни, которая серебряной змейкой извивалась вдоль опушки леса и позади выгона.

Итак, хотя мы с Гарри были близки по возрасту, мы росли совершенно чужими. Обычно дом, в котором растут двое детей, особенно если один из них шалун, никогда не бывает очень тихим, но мне кажется, жизнь у нас проходила довольно спокойно. Брак моих родителей состоялся скорее из материальных соображений, чем по обоюдной склонности, и для нас, для слуг и даже для жителей деревни было очевидно, что они раздражают друг друга. Мама находила отца грубым и вульгарным. И папа действительно часто оскорблял ее чувство собственного достоинства громким, бесцеремонным смехом, протяжным суссекским выговором, своими панибратскими отношениями со всеми мужчинами в округе, неважно, были ли они нищими батраками или почтенными арендаторами.

Мама считала, что ее городские манеры служат примером для всего графства, но в действительности над ними просто смеялись. Ее манерная семенящая походка высмеивалась и передразнивалась каждым шутником в деревне.

Наше торжественное посещение приходской церкви во главе с высокомерно выступающей мамой и с Гарри, по-утиному переваливающимся за ней, заставляли меня буквально сгорать от стыда. Я успокаивалась, только когда мы достигали нашей скамьи, и в то время, когда мама и Гарри начинали истово молиться, совала руку в папин карман и принималась перебирать находившиеся там сокровища. Складной ножик отца, его носовой платок, колосок пшеницы или кусочек горного хрусталя, специально припасенный для этого случая, казались мне более важными, чем святое причастие, и более реальными, чем катехизис.

Когда после воскресной службы мы с папой спешили на церковный двор узнать деревенские новости, мама и Гарри торопливо пробирались к коляске, боясь инфекций и стесняясь неуклюжих деревенских шуток.

Мама пыталась приблизиться к деревенской жизни, но ей не удавалось чувствовать себя естественно с людьми. Когда она интересовалась их здоровьем или спрашивала об их детях, это выглядело чрезвычайно принужденно, как будто ей не было до этого никакого дела (а это в действительности обстояло именно так) или она считала их жизнь не заслуживающей внимания (что тоже было правдой). Поэтому, должно быть, в ответ несчастные поселяне бормотали что-то невнятное, как идиоты, а их жены глупо теребили в руках передники и молчали.