Марина Фьорато - Мадонна миндаля

За городом дорога пошла в гору, и Амария подала бабушке руку, чтобы той было легче идти. На подъеме Нонна так сильно запыхалась, что ей даже пришлось выплюнуть табак и немного постоять, глядя с холма вниз на Павию, которую недаром называли городом ста башен. Павия считалась вторым по величине городом в Ломбардии после Милана, находившегося не так уж далеко отсюда, на севере. Бабушка и внучка присели на жесткую кустистую траву, обняли друг друга за плечи и немного передохнули, глядя, как черные грачи взлетают и кружат над полем, над высокими скалами, вздымающимися прямо в кроваво-красное закатное небо. На горизонте явственно виднелось багровое плечо собора Дуомо, а красно-коричневые домики внизу словно присели, сгрудившись в тесной низине, ведущей к реке, возле которой, где-то близ людных причалов, свернулся калачиком и их собственный скромный домик. Понте Коперто, знаменитый крытый мост, казался отсюда узловатой красной змеей, развесившей свои кольца над рекой. Воды Тицино поблескивали, точно лезвие клинка. А на том, южном, берегу реки раскинулся просторный луг, где совсем недавно полегли тысячи людей. Тихое и опустевшее, сейчас, в вечерних сумерках, поле это было окутано мрачной печалью. Мародеры давно унесли оттуда все оружие, а останки погибших почти дочиста склевали птицы. Солнце склонялось все ниже к горизонту, и кирпичные стены домов и башен в его прощальных лучах так и сияли красным, словно впитали в себя из этой многострадальной земли пролитую здесь кровь, как впитывают земную влагу цветы.

Понимая, что скоро стемнеет, Нонна попросила Амарию помочь ей встать, и они снова двинулись к черневшему невдалеке лесу. Вскоре они добрались и до нужного места, однако в спускающихся сумерках увидели лишь темно-синюю гладь озера и его пустынные берега. Дикаря там явно не было. В зарослях хрустнула веточка, и Нонна тут же выхватила свой нож. Тяготы войны заставили ее здорово поумнеть и никуда не ходить без оружия. А на этих холмах она бывала часто: ставила здесь ловушки для кроликов, которые составляли весьма существенную часть их пропитания. Оказалось, что ее старые уши и лучше слышат, и лучше понимают значение разных лесных звуков, так что она повела Амарию сквозь густой подлесок прямиком к пещере, черный зев которой порос мхом.

Там они, разумеется, его и нашли. Едва обе женщины, старая и молодая, вступили в темное пространство пещеры, как Амария, не сдержавшись, выкрикнула: «Сельваджо!» Она слышала, что именно так люди называют этого человека, более похожего на жуткую тень, едва переставляющую ноги.

— Дурочка! — прошипела Нонна. — Как он может откликнуться на подобное имя? Да он и не знает, что его так прозвали. — И она обратилась к незнакомцу на миланском диалекте: — Эй, ты нас не бойся! Мы пришли, чтобы тебе помочь, клянусь святым Амвросием.

Ответом им было страшное затаенное молчание. Обе женщины тщетно пытались сообразить, что же еще сказать этому несчастному, но тут Нонна, снова вспомнив Филиппо, пояснила:

— Мы не испанцы и не французы. Мы просто твои друзья.

Сперва они разглядели во мраке лишь блестящие глаза, но потом он, шаркая ногами, потихоньку приблизился к ним, и Амария испуганно охнула. Незнакомец был чудовищно худ, все ребра можно было пересчитать. Его «красная кожа» оказалась просто коркой запекшейся крови, а «густая шерсть» — спутанными и сильно отросшими волосами и бородой, которые, видно, не знали ножниц и бритвы уже много месяцев. «Когти» на свету превратились в немыслимо длинные ногти на руках и ногах, которые, будучи предоставлены самим себе, не просто отросли, но и самым причудливым образом загнулись внутрь. Этому человеку могло быть как семнадцать, так и семьдесят лет. Но Амария была права: его зеленые глаза, того же цвета, что и листва деревьев, светились добротой. Говорить он, похоже, не мог, но слова, обращенные к нему, явно услышал, ибо все же вышел к ним, шатаясь и едва не падая на землю при каждом шаге. Впервые за двадцать лет Нонна с трудом сдерживала слезы, готовая разрыдаться: так мог выглядеть и ее Филиппо, если б тогда остался жив и чудом вернулся в ней. И никакой это был не дикарь. Это был самый обыкновенный юноша, а дикарями как раз были те, кто с ним такое сотворил. И Нонна, одной рукой удерживая внучку, уже готовую сорваться с места и убежать, вторую руку протянула этому несчастному. Она и сама толком не знала, что говорит ему, но чувствовала, что говорит какие-то правильные слова.