Эльза Вернер - Фея Альп

Он ничем не мог рассердить свою юную противницу сильнее, чем этими словами, которыми так решительно причислял ее к детям. Это самое тяжкое оскорбление, которое можно нанести шестнадцатилетней девушке, и оно произвело свое действие. Эрна вспыхнула таким гневом, как будто самой ей пригрозили заковать в цепи, ее глаза засверкали, и, сердито топнув маленькой ножкой, она крикнула с детской горячностью:

— Ну, так я очень бы хотела, чтобы фея Альп сама спустилась с Волькенштейна среди бури и грома и показала вам свое лицо! Вы, наверное, не пожелали бы во второй раз увидеть его!

С этими словами она отвернулась от инженера и, оставив его с Рейнсфельдом, побежала через луг, а за ней последовал Грейф; через несколько минут ее стройная фигурка с развевающимися волосами скрылась в дверях дома.

Вольфганг остановился и смотрел ей вслед; насмешливая улыбка еще играла на его губах, но голос прозвучал резко, когда он произнес:

— О чем думает барон Тургау, предоставляя дочери расти, как трава в поле? Ведь она невозможна в цивилизованном обществе, она годится разве для этой глуши.

— Да, она выросла дикой и свободной, как альпийская роза! — сказал Бенно, также не сводя взора с двери.

Эльмгорст быстро обернулся при этих словах и пытливо посмотрел на друга.

— Ты становишься поэтом! Уж не воспылал ли ты страстью?

— Я? — удивленно спросил Бенно. — С чего ты взял?

— Мне пришло это в голову, потому что ты говорил так образно. Обычно за тобой такое не водится. Пока твоя «альпийская роза» — не более, как очень своенравный и невоспитанный ребенок, тебе придется еще воспитывать ее.

В этих словах слышался жесткий, саркастический оттенок, и они, видимо, оскорбили молодого врача; он ответил раздраженно:

— Отстань от меня со своими шутками! Скажи лучше, зачем ты идешь в Волькенштейнергоф. У тебя дело к барону?

— Да, но переговоры будут не особенно дружественными. Нам необходима его земля для железнодорожной линии, а он не дает ее, и мы должны были прибегнуть к нашему принудительному праву. Однако старый упрямец не унимается, он продолжает протестовать и упорно не позволяет производить на его земле какие-либо измерения. Этот человек воображает в своей ограниченности, что его отказ может к чему-нибудь привести. Разумеется, дело пошло своим порядком, а так как назначенный барону срок истекает, и мы вступаем во владение, то я и иду объявить ему, что работы начнутся безотлагательно.

Рейнсфельд слушал с очень серьезным лицом, и в голосе его слышалась сильная озабоченность, когда он сказал:

— Прошу тебя, Вольф, не приступай к делу со своей обычной бесцеремонностью: право же, барон не совсем вменяем в этом пункте. Я и сам не раз старался убедить его, что сопротивление бесполезно, но он положительно помешан на мысли, что никто не имеет права отнять у него его старинное родовое имение. Он любит свой дом всеми силами души, и если ему действительно придется расстаться с ним, боюсь, что это будет стоить ему жизни.

— Какой вздор! Он покорится, как все неразумные люди, когда увидит, что это, безусловно, необходимо. Но, конечно, я буду действовать деликатно, ведь речь идет о зяте Нордгейма. Не то я не стал бы церемониться, а просто послал бы рабочих к нему в дом. Нордгейм желает, чтобы дело устроили, по возможности щадя барона Тургау, потому я и взялся за него сам.

— Будет сцена, — заметил Бенно. — Барон Тургау прекраснейший человек, но неимоверно вспыльчив и горяч, когда считает себя оскорбленным в своих правах. Ты еще его не знаешь.

— Напротив, я уже в Гейльборне имел честь познакомиться с его первобытной натурой и сегодня приготовился к всевозможным грубостям. Впрочем, ты прав: этот человек совершенно невменяем в серьезных вопросах, и я намерен считаться с этим.

Они вошли в дом. Тургау только что вернулся домой: на столе еще лежало ружье, а подле него — две куропатки. Должно быть, Эрна предупредила его о предстоящем визите, потому что он не высказал удивления при виде инженера.

— Ну-с, доктор, — со смехом крикнул он Рейнсфельду, — вы пришли как раз во время, чтобы убедиться в моем непослушании: пойман с поличным! — И он указал на ружье и на дичь.

— Достаточно взглянуть на вас самого, — возразил Рейнсфельд, глядя на темно-красное, разгоряченное лицо хозяина, а вы еще, говорят, плохо чувствовали себя утром.

Он хотел пощупать у Тургау пульс, но тот отдернул руку.

— Это подождет, мы успеем поговорить и после. Вы пришли ко мне в гости.