Валери Кинг - Плененные сердца

Эрот тоже вздохнул, глядя на целующуюся парочку.

– Да, он очень крепко ее обнимает. А посмотри только, как она вцепилась ему в волосы, как будто боится выпустить их из рук. В данном случае мне понятно твое желание вмешаться в их сердечные дела. Психея. Иначе они никогда бы не поняли, насколько они любят друг друга. Ты знаешь, я ведь спрашивал оракула. Психея была поражена.

– И оракул предсказал, что случится, если я не вмешаюсь? О, Эрот, ты же понимаешь, что это значит? Впервые я чувствую себя подлинной обитательницей Олимпа, а не просто смертной!

Она прижалась лицом к его груди, обильно смачивая его белоснежный хитон слезами.

Слегка отстранившись от нее через несколько минут, Эрот сказал:

– Я намерен совершенно изменить наши отношения, любимая. Во-первых, я считаю, что нам следует подыскать себе дворец подальше от моей матери, где-то в другой части царства Зевса, если ты этого пожелаешь.

Психея взглянула на него с благоговением:

– И ты сделаешь это ради меня?

– Я бы с радостью умер ради тебя, Психея, если бы это было возможно. Последние двести лет я был таким болваном. Прошу тебя простить меня.

– Охотно, дорогой, если ты пообещаешь мне любовь и мир под сенью твоих крыльев!

– Есть только одно обстоятельство… – начал неуверенно Эрот.

По морщинке, появившейся у него между бровями, Психея поняла, что он огорчен и озабочен чем-то.

– В чем дело? – спросила она. Немного помолчав, он сказал, нежно поцеловав ее в лоб:

– Зевс приказал мне осыпать всех видевших тебя смертных пылью забвения. У них не останется воспоминаний о тебе, обо мне или о моей матери. У них исчезнут из памяти все происшедшие события, в которых мы принимали участие.

– И даже леди Эль все позабудет?

– Боюсь, что и она тоже.

Психея взглянула на Эвелину, оживленно болтающую с Брэндрейтом.

– Если так, – произнесла она печально, – я должна с ней проститься. Ты даже не представляешь, как мы с ней подружились. Я буду по ней скучать. Прошу тебя, Эрот, позволь мне поговорить с ней еще разочек, последний!

– Ну конечно, – отвечал он, выпуская возлюбленную из своих крылатых объятий, – все, что ты пожелаешь, любовь моя.

Эвелина утопала в блаженстве под поцелуями Брэндрейта. Теперь, когда ее сердце было отдано ему полностью, раз и навсегда, весь мир перестал для нее существовать. Ее пальцы оставались в плену его темных кудрей, и она даже и помыслить не могла, чтобы вырваться на свободу. Чем сильнее она прижималась к нему, тем крепче и горячее становилось кольцо его рук.

Эвелина понимала, что ведет себя возмутительно, но и это было ей безразлично. Она наслаждалась каждым мгновением, зная, что оно не повторится. Первое признание в любви никогда не сравнится ни с чем, что бы ей ни пришлось испытать. Поэтому она дала своему сердцу свободу, позволив пальцам скользить по его волосам, а губам нежно касаться каждой черты его лица.

– Любимая, – шептал он, и эти слова звучали в ее душе, как струны скрипки в руках мастера-виртуоза.

Их губы снова слились в неудержимом порыве страсти. Эвелина потеряла счет времени, забыла об окружающем, ощущая только его ласки и наслаждаясь чудом любви.

Она не знала, когда до нее впервые долетели какие-то звуки. Сквозь волшебный любовный туман в ее сознание все же прорвался женский голос, который звал ее по имени, и, видимо, уже довольно давно.

– Эвелина! Эвелина!

На пятый или шестой раз, оторвавшись наконец от Брэндрейта, она узнала голос Психеи.

– Ах боже мой! – воскликнула Эвелина.

– Что случилось? – спросил озадаченный этой внезапной переменой Брэндрейт.

– Я должна с вами поговорить, Эвелина, – шепнула, смеясь, Психея. – Прошу вас, отвлекитесь на минуту от маркиза, если можете. Это очень важно. Я пришла проститься.

Эвелина взглянула на Брэндрейта, соображая, как бы ей объяснить ему ситуацию. Не скажешь же: «Прости, дорогой, но мне нужно поговорить с невидимой гостьей с Олимпа».

– Здесь кто-то, – начала она неуверенно, – кто-то, с кем я должна поговорить по очень срочному делу.

– Я не понимаю, – сказал Брэндрейт, оглядываясь по сторонам. – С кем-то в доме?

– Нет… то есть да… то есть… Генри, я не могу сказать тебе, кто это. Он слегка прищурился.

– Уж не Бабочка ли? – спросил он, улыбаясь.

– Да, – отвечала она со вздохом облегчения. Он поймет ее, он должен понять. – Но откуда ты знаешь?

Брэндрейт слегка нахмурился:

– Я могу примириться с такими полетами фантазии у моей двоюродной тетки, Эвелина, но, когда речь идет о будущей матери моих детей, я должен признаться, это внушает мне…