Елена Езерская: Бедная Настя. Книга 8. Воскресение

И вот они опять связаны — и сильнее, чем прежде, ибо отныне их отношения скреплены для Репнина были клятвою, данною им жене перед ее могилою в Двугорском, когда, оставшись на фамильном кладбище Долгоруких один, князь припал к холодному мрамору обелиска и зарыдал, впервые за много лет открыв свое сердце для столь бурного проявления эмоций. Так плакал он лишь тогда, когда прозрел и понял, что Анна любит Владимира. Князь будто прощался, как и много лет назад, с юношескими надеждами, понимая, что молодость прошла безвозвратно вместе с ее мечтами и безусловной верой в возвышенные и романтические чувства. Так прощался он и с иллюзиями, что женитьба на Лизе принесет ему полное и вечное умиротворение, ибо надеялся прожить с нею в горе и радости, пока смерть не разлучит их в старости — тихой и счастливой.

Но более невыносимым для Репнина было осознание того, что лучшей кандидатуры в приемные матери для его осиротевших без материнской ласки детей кроме Анны не было. И князь испугался, что ясность этой мысли прорвется даже через владевшую им скорбь, и потому в своих первых письмах к Анне старался не только подбирать слова, но и сдерживать самый ритм фраз, каковые могли бы выдать его истинные чувства и его готовность исполнить завещание Лизы. Для первого послания Репнин выдержал паузу, а потом с регулярностью, за которой читалась формальность обязательного, принялся писать ей, деловито осведомляясь о здоровье и учебных успехах мальчиков, желая благоденствия всем родным и близким и уповая на сердобольную натуру баронессы, каковая не позволит ей оставить его семью без внимания.

Анна отвечала ему скоро, и тон ее писем всегда был ровен, а слог благозвучен. Репнин понимал, что она стремится успокоить его, но невольно подпадал под обаяние этих строк и с каждым посланием становился все свободнее от прежних страхов. И оттого его собственные послания со временем стали теплее, все меньше и меньше напоминая официальные циркуляры и постепенно превращаясь из сообщений о перемене места в путевые заметки, наполненные живым юмором при описании равно как собственного служебного рвения, так и нелепого чрезмерного усердия нижних чинов перед государевым ревизором. В этих новых письмах появились и литературные зарисовки пейзажей неповторимой по своей красоте дальневосточной природы, пробудившей в Репнине давно дремавший поэтический дар, а потом естественно и неизбежно в них появилась и сердечная лирика.

Поначалу это были излияния души, только что пережившей утрату близкого существа. Но Репнин, скорее, не вспоминал Лизу — он живописал ее портрет, в словах и интонациях, создавая в своем воображении образ идеальной возлюбленной и совершенной супруги. Анна с пониманием вторила ему, подчеркивая те свойства характера сестры, которыми и сама всегда восхищалась, — целеустремленность, настойчивость, романтическую пылкость и самоотверженность. За давностью лет и под впечатлением трагических обстоятельств ее ухода Лиза представала в изображении мужа и сестры фигурой куда более возвышенной, чем была на самом деле. И неудивительно, что, в конце концов, Репнина потянуло к той, что продолжала оставаться реальной в реальной жизни. И однажды он открылся Анне, рассказав о завещании Лизы и желании его супруги соединить их после ее смерти.

Судя по тону письма, Репнин волновался, будет ли правильно понят: чуткий музыкальный слух Анны уловил рваный, встревоженный ритм этого признания, но в действительности она была счастлива, что князь решился-таки сделать его. Анну, с которой Лиза много раньше взяла слово стать женой Михаила, беспокоило то, что груз ответственности за выполнение этого обещания лежит единственно на ней. С одной стороны, она была рада, что, как ей казалось, никто более в эту тайну не посвящен, и намеревалась даже унести ее с собою, когда ей и самой придет срок уходить. С другой — Анна не могла исключить того, что Лиза вспомнила о взятом ею с сестры слове, когда писала прощальное письмо Репнину. И потому в молчании князя, с которым он осторожно обходил эту тему в своих письмах ей, Анне чудилась опасность — быть может, Репнин, всегда отличавшийся склонностью к мелодраме, вообразил, что Анна вознамерилась воспользоваться случаем и приобрести нового мужа «взамен» погибшего.

Подобная расчетливость не считалась в те годы чем-то предосудительным, и Анна боялась, что отдаление между нею и Репниным, укрепившееся за долгие годы разлуки, изменило не только его взгляд на их общее прошлое, но и на нее саму. Кто знает, действительно ли он простил Анну или затаил обиду: порой она думала, что стремление Репнина по возможности избегать слишком частого пересечения их путей вызвано не столько стремлением не беспокоить Лизу призраками прошлого, а желанием бежать, оберегая собственную душу от чувства, когда-то перевернувшего ее и оставившего в ней неизгладимый след. Однако признание, прозвучавшее в письме князя, успокоило Анну — Репнин писал, что более всего опасался потревожить ее верность памяти Корфа, объяснял, что не хотел торопиться, давая возможность им обоим заново привыкнуть друг к другу и осознать неизбежность предначертанного Лизой — а быть может, и самой судьбою! — объединения их семей.