Александра Соколова: Царский каприз

Государь пристальным взглядом своих строгих глаз скользнул по заснувшей поверхности широкой Невы, на минуту остановился на шпиле Петропавловской крепости и, слегка вздрогнув, отошел от окна и опустился в кресло, стоявшее перед большим письменным столом.

Посреди этого стола в дорогой резной раме стоял портрет императрицы с маленьким наследником на руках, сбоку от нее грациозной группой весело выглядывали из золоченой рамки пленительные личики маленьких великих княжен; в глубь кабинета уходило, сливаясь с темной дубовой рамкой, строгое лицо Петра Великого с острым профилем и сдвинутыми густыми бровями, из-под которых зорко смотрели умные и проницательные глаза, а в темном углу, за тяжелыми складками бархатной портьеры как будто прятался написанный масляными красками портрет императора Павла I с его некрасивым профилем и загадочной тоскою его глубоких, словно блуждающих глаз.

Николай Павлович хорошо помнил отца; в его памяти глубоко врезались подробности последнего вечера, проведенного Павлом Петровичем среди родной семьи, и этот портрет, выступавший из своего темного угла, каким-то зловещим призраком вставал перед ним. Он как будто манил его куда-то, как будто о чем-то предупреждал его и чем-то грозил.

Император скользнул взором по всей этой исторической галерее фамильных портретов, на минуту остановился на кротком, мистическом лице императора Александра I, с болью в сердце отвел взор от изображения некрасивого лица своего брата, цесаревича Константина и, опустив голову на грудь, глубоко задумался.

Много было тут гордых, мощных властителей великого царства. На всех этих гордых головах поочередно покоилась державная корона, во всех этих, теперь уже мертвых, руках властно держался царский скипетр. А между тем кому из них и корона, и скипетр дали безоблачное счастье, в чью душу влили тихий, безмятежный покой?

Длинной вереницей прошли все эти монархи, друг другу завещая горькие уроки, друг перед другом вставая историческими примерами.

Император думал, на ком из них в эту тревожную минуту остановить ему свое внимание, кого принять за образец?..

И мысль подсказала ему, что этим образцом нужно избрать не Петра Великого, во всех своих новаторствах слепо следовавшего чужому примеру, рабски подражавшего всем чужим ошибкам, и не тревожную тень с детства обреченного на гибель отца; что не за таинственным мечтателем, мистиком и полуотшельником императором Александром I нужно было последовать в ту таинственную даль исторического тумана, из которой его не освободило даже строго правдивое слово всемирной истории.

Кто же из них был прав на своем ответственном царственном пути? Пред чьей скорбной тенью преклониться? По чьим следам пойти?

Между ним и всеми этими скорбными тенями была крупная, существенная разница. Все они по неотъемлемому наследственному праву входили на ступени трона, тогда как он ступил на них, благодаря отказу своего царственного брата от своих прав на престол, превышавших те, которые принадлежали ему.

Император Николай Павлович занял место на троне с палящим зноем честолюбия в душе, с природным инстинктом власти, с глубокой верою в себя, но занял его неподготовленный к великой мировой задаче и минутами сам глубоко чувствовал и сознавал эту неподготовленность.

Такая именно минута наступила для него теперь, среди полного беспросветного одиночества, среди царственной роскоши пышного и молчаливого дворца, и он был рад, когда в дверь его кабинета раздался стук и на пороге показалась некрасивая и приземистая фигура его младшего брата, великого князя Михаила Павловича. Император всегда был рад видеть этого брата; он знал, как горячо и самоотверженно тот любит его, знал, что по первому его слову Михаил Павлович, не задумавшись, отдаст свою жизнь, и сам горячо и преданно любил его.

Государь приветливым взглядом встретил вошедшего и, дружески протягивая ему руку, разом заметил на лице великого князя какую-то непривычную ему не то грустную, не то досадливую тень.

— Что с тобой, Миша? — ласково осведомился он, называя брата тем дружеским именем, которое они оба сохранили еще со времени далекого детства. — Ты как будто или сердит на кого-то, или кем-то и чем-то сильно недоволен?

— Все вместе! — пожал великий князь своими широкими плечами, в которые глубоко ушла его некрасивая голова. — Я и сердит, и недоволен, и прямо таки зол!

— Что? Или опять твои гвардейцы что-нибудь напроказили? — рассмеялся император. — Никак вам Бог лада не дает! Ты их всех без души любишь, они тебя все поголовно обожают, а вечно у вас идет какая-то глухая борьба, вечно ты с ними воюешь!