Сара Дюнан - Святые сердца

Наверное, она слишком рано пришла в себя. «Я не знаю точно, как долго действует этот состав. Но лучше, чтобы ты проснулась раньше, чем позже, иначе тебя тяжело будет нести».

Она впитывала тогда каждое слово Зуаны, не сводя глаз с ее лица, пока та объясняла все сначала раз, потом другой. Этой женщине она доверяет безгранично и знает, что та никогда не причинит ей вреда. Но, хотя Зуана не говорит ей этого прямо, она знает и то, что снадобье еще не опробовано, а значит, нельзя предсказать, как сильно или как долго…

А вдруг она дала ей слишком мало? Вдруг ей еще лежать здесь и лежать? Может, она еще не на складе. Может, вокруг полно прислужниц, которые вот-вот поднимут сундук на дюжие плечи и понесут его по лестнице вниз. «Тихо, Изабетта, — говорит она себе, — спокойно. Нельзя шуметь. И не надо расходовать воздух».

Она начинает молиться о том, чтобы стать этому человеку хорошей женой. О том, чтобы после всего пережитого они заботились друг о друге, любили друг друга и соблюдали заповеди Господни. Она просит у Бога, чтобы Он пекся и о тех, кого она оставляет здесь. Она просит, чтобы Он так же простил ее многочисленные грехи, как она прощает тем, кто грешил против нее. Аббатису, которая делала то, что диктовал ей долг, но без которой она никогда не смогла бы выйти на свободу. И сестру Зуану… ах, сестру Зуану… чего же попросить для нее у Господа? Но, подыскивая слова, она чувствует, как спокойствие покидает ее, когда материя оседает и плотнее обволакивает ее лицо. Ей хочется запеть — пусть хотя бы собственный голос составит ей компанию, — но она не смеет.

Сколько она уже лежит здесь без сна? Уж конечно давно. Голова болит. Да, снадобье, наверное, оказалось слишком сильным. В таком случае почему Зуана до сих пор не пришла? А что, если…

Что, если? Эти два слова поднимают в ней такую волну ужаса, что ей кажется, будто весь запас воздуха уже израсходован, и она начинает открывать и закрывать рот, как рыба.

Что, если сегодня ночью кто-нибудь заболел и Зуана не сможет прийти?

Что, если об их плане стало известно?

Что, если никакого плана никогда не было?

А что, если план был, только…

Господи Иисусе, а что, если это месть аббатисы, способ навсегда заткнуть ей рот, и она вовсе не на складе, а в покойницкой? Или хуже — что, если все уже сделано и она лежит в гробу глубоко под землей на монастырском кладбище в наказание за то, что едва не погубила весь монастырь? Что, если она сейчас умрет?

Мысль, однажды пришедшую, уже не прогонишь. Паника заставляет ее вскинуть забинтованные руки, которые сквозь слои ткани ударяются о крышку. Раны в ладонях горят и пульсируют, когда она давит на крышку изнутри. Но дерево не подается. Гвозди держат его. Ох, Господи, гвозди. Она набирает в грудь воздух, какой еще остался вокруг, и начинает кричать. Все кончится так же, как и началось: страхом, слезами и бесполезным стуком о дерево в ночи.

— Помогите! О, помогите мне, я…

И тут она слышит: что-то стучит и скребется над ней, ключ входит в замок и поворачивается в нем, крышка поднимается и отходит.

— Тсс, тихо. Не шуми. Я здесь.

Слои ткани снимают с нее, и она делает глубокий вдох. В темноте она различает над собой широкое улыбающееся лицо Зуаны.

— Я думала…

— Знаю, но сейчас некогда. Давай выходи. Ночная сестра сегодня зверствовала, так что я долго не могла уйти.

Голос Зуаны обволакивает ее, подбадривает, убеждает, как часто бывало в последнее время.

— Ну-ка, выпей вот это. Коньяк. Всего пару глотков. Он придаст тебе сил. Я положила его тебе в мешок. Дай мне крест. Где он? Ты его уронила? А, вот он где. Его я тоже положу в мешок. Я налила две склянки. Одну для аптекаря. В хорошей аптеке коньяк никогда не помешает, а вторую продай за небольшие деньги в городе, на первое время хватит. Ну, скорее, скорее, Изабетта. Можешь идти?

Идя к двери, они обе слышат звук — что-то глухо ударяется о деревянную пристань.

Зуана возится с замком. Дверь открывается со страшным скрипом — от ветра и дождей дерево рассохлось, а потом набухло и покривилось с тех пор, как они были здесь в последний раз.

Пристань оказывается длиннее, чем она помнит. Один ее конец соскальзывает в черную воду. Зато у другого конца, рядом с монастырской лодкой, покачивается другая, маленькая лодочка с фонарем на носу. В лодке сидят двое. Двое? Сердце Зуаны совершает прыжок. Хотя, конечно, он ведь не мог обойтись без помощи. Наверняка это посвященный в секрет аптекарь.

Сидящий на носу человек встает и всходит на пристань. Зуана поднимает ему навстречу фонарь. В его свете видно, что юноша высок, худощав, его шею целиком скрывает шарф, а вдоль щеки змеится рваный темный шрам.