Бренда Джойс: Украденная невеста

Их взгляды встретились. Ни для кого давно не было секретом, что она испытывает к нему совершенно безумную, доходившую до исступления привязанность. И что еще ребенком она решила, что любит его и выйдет за него замуж. Раньше Шона забавляла ее решимость. Он считал, что, когда она вырастет, ее увлечение пройдет. Они не были родственниками по крови, но он считал ее своей сестрой. Она — дочь графа и выйдет за титул, или богатство, или за то и другое вместе.

— Эль. — Он сделал вид, что не слышал ее признания. Не может быть, что она до сих пор верит в детскую любовь. — Аскитон теперь принадлежит Девлину. А я хочу посмотреть мир. Я должен и хочу уехать.

Она побледнела:

— Нет! Ты не можешь уехать. Какой мир, о чем ты? Твоя жизнь здесь. Здесь твоя семья и я! И Аскитон в равной степени твой, как и Девлина.

Девлин восемь лет назад выкупил Аскитон у графа. Шон подбирал слова, чтобы она поняла.

— Пойми, я должен уехать. А ты выросла, и я тебе больше не нужен. Скоро тебя отошлют обратно в Англию, и ты меня забудешь. У тебя там будет много поклонников. — И сам остался недоволен своими словами. — Иди обратно в постель, ты босиком и раздета. Утро холодное.

На ее лице появилось выражение упрямой решимости, и он насторожился. Ее трудно переубедить, все это знали.

— Я еду с тобой, — заявила она непреклонно.

— Это исключено!

— Ты не смеешь меня оставить. Я иду переодеваться. Оседлай лошадь для меня. — И повернулась, чтобы бежать к дому.

Он схватил ее за руку и так резко повернул к себе, что на мгновение она прижалась к нему; и он, почувствовав сквозь тонкую ткань ночной рубашки ее тело, резко отпрянул.

— Я знаю, что ты всегда добиваешься своего и заставляешь всех поступать по-своему. Включая меня. Но не на этот раз.

Шон сложил руки на груди, с трудом оторвав взгляд от выреза ночной рубашки, в котором выступали округлости девичьей груди. И снова посмотрел ей в глаза:

— Я уезжаю, ты остаешься.

— Но я не понимаю, — слезы покатились по ее щекам, — почему ты не берешь меня с собой?

— Ты вернешься в Англию.

— Но я ненавижу Англию.

Разумеется. Она выросла как дикий цветок, а не как тепличная роза. Росла среди пяти мальчишек, скакала на лошади с ними по холмам, а не танцевала в бальных залах Лондона. Время вдруг отступило, перед ним снова стояла восьмилетняя Эль, ранимая и страдающая, верная его подружка.

Он неожиданно обнял ее, как делал тысячу раз, когда она была ребенком:

— Все будет хорошо.

Но вместо костлявой девочки теперь к нему прижалась пышной грудью созревшая молодая девушка, и он резко отодвинулся, щеки его запылали.

— Ты вернешься? — прошептала она, цепляясь за него.

— Конечно. — Он осторожно попытался освободиться.

— Когда?

— Не знаю. Через год, два.

— Год, два? — Она снова заплакала. — Да как ты можешь так говорить? Оставить меня так надолго? Я уже скучаю по тебе, ты мой самый лучший друг. А я — твой. Ты будешь скучать по мне?

Шон взял ее руку, сдаваясь.

— Конечно, я буду по тебе скучать, — спокойно ответил он, и это было правдой.

Их глаза снова встретились.

— Обещай мне. Обещай, что ты вернешься ко мне.

— Я обещаю. — Он бережно освободился из ее цепких рук. — Надо ехать. — Он сунул ногу в стремя; одно мгновение — и он окажется в седле.

— Подожди!

Он обернулся, и в ту же секунду она крепко обняла его и прижалась губами к его губам.

Что происходит? Эль, его долговязая бесстрашная подружка, поцеловала его только что. Но теперь она была женщиной, с округлыми, волнующими взгляд формами, а ее поцелуй был горяч и влажен.

Он отпрянул от нее:

— Это еще что такое?

— Это был поцелуй, глупый! — крикнула она.

Он вытер рот тыльной стороной ладони, все еще ошеломленный.

— Тебе не понравилось? — Она не верила.

— Нет, не понравилось! — Рассердившись и на себя и на нее, он вскочил на лошадь.

Она беззвучно рыдала, закрыв лицо ладонями.

Он никогда не мог видеть ее слез.

— Не плачь, прошу тебя.

Она кивнула и постаралась перестать плакать.

— Обещай мне.

— Я обещаю.

С полными непролитых слез глазами она улыбнулась.

И он улыбнулся в ответ, чувствуя, что и у него близки слезы. Потом пришпорил лошадь и пустил ее сразу в галоп. Шон не собирался убегать как безумный из своего дома, но он больше не мог выносить отчаяния и слез Эль, вызванных его отъездом. Отскакав на порядочное расстояние, он обернулся.

Белая фигурка стояла у чугунных ворот. Элеонора смотрела на него, потом подняла руку, и в этом жесте он увидел отчаяние и страх, терзающие ее.