Полина Федорова: Восхитительный куш

— Не трудитесь, господин майор. Вот, — указал он на четверку конвоируемых им поединщиков и их секундантов, — определи‑ка этих в свои насельники. Да найди что поплоше: с тараканами, клопами и прочей паскудной живностью. Чтоб неповадно было боле беззакония творить. Вместе не сели: этих двоих, — он указал на Тауберга и Волховского, — отдельно от тех, — кивнул он головой в сторону Голицына и его секунданта.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! — энтузиастически откликнулся майор.

— И чтоб к ним никаких посетителей, — грозно глянул на майора Ромодановский. — И никаких обедов из рестораций и трактиров. Пусть арестантской баланды отведают.

Генерал с прищуром глянул на Тауберга и тронул поводья…

Лик Богородицы сиял тихим светом сквозь марево свечей, почти невидимую пелену курений, обещая благодать и спасение. Голос священника доносился издалека, набегая тихими волнами, касаясь души, подхватывая и унося в горние дали, где все есть свет и гармония. И, закрыв глаза, чтобы лучше это видеть, Александра молила Пресвятую Деву: «Госпожа Богородица, утешение мое! На Твою милость уповаю: отыми бремя грехов моих, утоли мои печали, сердце мое сокрушенное утешь, прими мольбу от души и сердца с дыханием приносимую Тебе. Соедини мою судьбу с его».

— Ишь, грехи‑то как отмаливает, — послышался слева от Александры тихий язвительный шепот, — усердствует. В старые‑то времена такую бы в церковь не пустили. Мало что с мужем в разводе, так еще живет открыто со своим амантом, бесстыдница.

Ваша правда, Глафира Петровна, — ответствовал тоненький дребезжащий голосок. — Они из‑за нее грызутся, как два пса. От супруга слышала, что вечор в Аглицком клубе сцепились так, что до кулаков дело дошло.

— Что вы говорите!

— Истинный крест! Один другого на дуэль вызвал. Стреляться до смерти.

Александра повернула голову, но вместо лиц увидела два белых пятна с темными глазницами. Липкие щупальца ужаса сжали сердце, мешая дышать. Перед глазами поплыли искорки белого снега, страшное кровавое пятно на рубахе Ивана, и она снова бежала, проваливаясь в сугробы, путаясь в подолах. Душа пыталась ухватиться за что‑то в черном, бешено крутящемся пространстве, и взгляд вновь обратился к кроткому лику Девы Марии. «Не отнимай его у меня! — взмолилась Александра. — Только не отнимай его у меня!» Вдруг о каменные плиты храма что‑то звонко стукнуло и покатилось.

— Простите великодушно, — прозвучал рядом мужской голос, — я выронил кольцо, оно укатилось в вашу сторону. Разрешите поднять.

— Конечно, извольте, — ответила Александра, отступая на шаг.

Молодой человек наклонился, поднял пропажу.

— Вот оно, — сказал он и раскрыл ладонь, на которой ярко заиграло в свете свечей обручальное кольцо.

— Благодарю вас, — прошептала княгиня, глядя в недоумевающее лицо молодого человека, а затем перевела взгляд на икону Богоматери: — Благодарю!

После окончания вечерней службы, она быстро вышла из Вознесенской церкви и через малое время уже вихрем влетела во флигель усадьбы Волховского.

— Ненилла! Пашку сюда! Живо!

Когда в комнату бочком проскользнул Пашка, она метнулась к нему, ухватила за отвороты кафтана и стала трясти его, как пыльный куль, высвобождая страшное напряжение, сводившее судорогой ее тело и душу.

— Где?! Где он?! Он жив? Скажи, что он жив!

Пашкина рыжая голова моталась из стороны в сторону, из горла вырывались странные булькающие звуки, глаза почти остекленели от страха.

— Матушка моя, да вы же его до смерти придушите, — пророкотала Ненилла, отрывая княгиню от Пашки и прижимая к своей мощной груди. — Говори, ирод, о чем спрашивают. Вишь, ее сейчас удар хватит!

— Дык… вы о ком? — пролепетал камердинер, с трудом пытаясь восстановить дыхание.

— Об Иване Федоровиче, болван! — прозвенел голос Александры.

— Дык… вроде жив.

— Что значит «вроде»! — опять взвилась княгиня. — Он ранен? Где он?

— Вы, барынька, сядьте, отдышитесь, — произнесла Ненилла, подводя хозяйку к креслу и бережно усаживая в него. — А ты, бессты‑жой, докладывай как на духу, о чем тебя просют, — повернулась она к Пашке.

— Да что же это такое, — нервно одергивая кафтан, проворчат тот. — То ирод, то бесстыжий. Как же можно на человека напраслину возводить, разными нехорошими словами рут гать, когда я ни в чем не виноват. Из‑за меня, что ли барин, с князем Голицыным хотел стреляться?

— Так дуэли не было? — с облегчением произнесла княгиня.