Розалин Майлз - Беллона

Маленький следователь ухмыльнулся.

— Увиливай, иезуит, хоть до Судного Дня! — сказал он вкрадчиво. — Только ответь мне на это: отрекаешься ли ты от Папы, который есть сатана, и от всех дел его?

Никакого ответа.

Голос следователя стал ласковым, почти нежным.

— Если Папа пошлет войско против нашей королевы, кому ты будешь повиноваться? Кому служить?

Теперь был черед Кэмпиона криво усмехнуться.

— «Кровавый вопрос», сэр? В Дуэ нас об этом предупреждали.

Я видела ловушку, видел и Кэмпион, ведь он был умнее нас всех, вместе взятых. Он ступил в нее с открытыми глазами, сознавая, что делает.

— Господу моему я повинуюсь и Ему буду служить.

Следователь почуял кровь.

— И ты веришь, что наместник Божий на земле не наша королева, а Папа!

— Да, верю, — склонил голову Кэмпион.

Наклонившись почти вплотную к его лицу, следователь прошипел:

— Папа! Ты служишь Папе!

Я больше не могла этого выносить.

— Зачем проделывать окна в людских душах?

Берли, старый, утомленный, покачал головой:

— Закон судит поступки, мадам, а не мысли. Этот человек подрывал ваше законное правление, соблазнял ваш народ. Вам его не спасти.

Это измена, мадам.

После дыбы его вывернутые руки болтались на порванных связках, на суде другому священнику пришлось поднимать его руку и класть на Библию для присяги.

Однако они ехали и ехали.

Они ехали, хотя об участи Кэмпиона говорила вся Европа. Они пели псалмы, когда их вели к Топклиффу, пытались шутить с палачами, шли на плаху, как на свадьбу, и в минуту величайших мучений шептали: «Господи, возрадуйся со мной, даруй мне быть достойным страданий, принимаемых во Имя Твое».

— Ради Бога и всех Его святых, — в ярости рыдала я, обращаясь к моим лордам, — зачем мы убиваем таких людей? Они — сокровище Англии! Если бы они были на нашей стороне!

— Мадам, этому не бывать, покуда в Риме правит ваш враг-дьявол. — Сассекс выглядел усталым, еще более усталым, чем Берли. — В Дуэ, в семинарии, где готовят этих странствующих, воинствующих попов, творится что-то немыслимое. Говорят, юные ученики спят на кроватях, сделанных в форме дыбы, по стенам их комнат нарисованы «испанский сапог», «железная дева» и все орудия пыток в натуральную величину — так их готовят к будущей участи!

И они молятся за то, чтобы умереть мученической смертью за правое дело. — Он тряхнул седой головой. — Я думал, старая вера умрет вместе с вашей сестрою… или со старыми дураками вроде меня. И вот я дожил до того, что вижу новую жизнь, новое рождение этого чудовищного заблуждения, этого великого зла, которое зовется Святой Римской Церковью!

— Вспомните Марию! Нельзя создавать мучеников по ее примеру!

Уолсингем презрительно хохотнул. Господи, как он раздражал меня в эти дни!

— Госпожа, когда сотни молодых людей в Дуэ готовы ехать к нам и молятся о мученической смерти, выбирать не приходится!

Так что охота продолжалась.

А они все ехали.

Они ехали, ехали, а мы не могли их остановить.

И они принимали мученическую смерть, эти счастливые молодые люди.

Ни одного из них не уличили в заговоре против моей жизни. Однако, покуда Мария всеми силами восстанавливала против меня моих католиков, их нельзя было щадить. Она постоянно мечтала об иноземном вторжении — французском ли, испанском ли, папском, да хоть черта лысого, лишь бы сбросить меня с трона.

После более чем десятилетнего заточения она рвалась получить обратно свой трон, да и мой в придачу, в виде процентов за ожидание.

Она — на моем троне, на троне моего отца?

Пустая кровожадная потаскуха, ошалевшая от любви к себе, как и все ее гнилые товарки!

И пусть весь мир и даже ее собственный сын (которого воспитали в соответствующем духе) знают, что она распутница и мужеубийца!

И хуже того — потому что за королевами подобное водилось, что не мешало им усидеть на троне, — весь мир знает: она — нерасчетливая дура, которая думает исключительно тем местом, откуда растут ее длинные ноги, и, словно помоечная кошка, не упускает ни одного случая удовлетворить свой зуд.

Однако, сколько я ни уворачивалась от ее безумных коленец, как ни ускользала из паутины, что плела она в заточении день и ночь, мне было никуда от нее не деться — от нее и от кровавой бани, которую она все-таки нам устроила.

Уолсингем видел это с самого начала.

— Двум королевам в одном королевстве не бывать. Ваше Величество не будет знать покоя, покуда жива королева Шотландская. Вспомните герцога Норфолка! Она найдет других, кто станет ее орудием! Она снова попытается отнять у вас жизнь и трон! Попомните мои слова!