Евгения Марлитт - Вересковая принцесса

Однако загорелые ноги принадлежали героической душе! В один прыжок они выскочили из воды — что за смехотворное бегство! Вечернее небо над пустошью озарилось пламенем заходящего солнца; мягко тающее огненное облако уплыло прочь, — это и был призрачный нимб, — ну а глаза? Видел ли свет когда-либо такую трусиху, как я? Что за глупое ребячество! Вначале мне было стыдно перед самой собой, а затем и перед двумя моими лучшими друзьями, бывшими свидетелями этой сцены. Хотя добродушную Мийке это ничуть не обеспокоило, — она была менее интеллигентной частью тандема. Самая красивая из всех чёрно-пёстрых коров, которые когда-либо паслись на полях пустоши, она стояла под берёзой и молча щипала траву, которая пробивалась тонкой полосой из влажной прибережной почвы. Она подняла свою узкую длинную голову, с несомненным аппетитом жуя сочную траву, свисающую с её морды с обоих сторон, и поглядела на меня с каким-то глупым изумлением.

Шпитц же, который лениво и сонно свернулся в клубок под прохладным кустарником, воспринял ситуацию более трагично. Он выпрыгнул из кустов как одержимый и неистово залаял на воду — как будто меня преследовал коварный враг. Его было невозможно успокоить, его голос срывался от волнения и ярости, и это было ужасно смешно. Хохоча, я запрыгнула обратно в воду и поддержала его, растаптывая ногами лживое зеркало воды и дробя её на тысячи брызг.

Но был ещё и третий свидетель, которого не заметили ни я, ни Шпитц.

— Ну, и что же здесь делает моя принцесса? — спросил он в своём обычном ворчливом тоне, зажав между зубами неизменную трубку.

— А, это ты, Хайнц? — Его я не стыдилась; он сам улепётывал, как заяц, ото всего необычного. Конечно, в это не поверил бы ни один человек, увидевший его мощную фигуру.

Хайнц, пчеловод, стоял на ступнях столь массивных и внушительных, что они могли бы сотрясти землю. Его макушка касалась ветвей, которые, казалось, свисали с самого неба, а широкая спина так загораживала пустошь, как будто между мной и остальным миром выросла широкая стена.

Этот великан давал дёру от первой же белой простыни в вечерних сумерках — и это ужасно меня веселило. Я рассказывала ему страшные легенды, от которых волосы вставали дыбом, и истории о призраках и духах, пока сама не начинала трястись от страха, боясь заглянуть в следующий же тёмный угол — мы замечательно пугались наперегонки.

— Я раздавила пару глаз, Хайнц, — сказала я и ещё раз сильно топнула ногой — так, что на его мышиного цвета одежде повисло несколько капель воды. — Слушай, там внутри что-то творится…

— Боже мой — среди бела дня?

— Ах, какое дело русалке до бела дня, если она разозлилась? — С неподдельным удовольствием я успела заметить, как он украдкой с подозрением взглянул на красноватую воду. — Как, ты в это не веришь, Хайнц? … Да, хотела бы я, чтобы она и на тебя посмотрела своими нехорошими глазами…

Теперь я его убедила. Он вытащил трубку изо рта, энергично сплюнул и торжествующе-озабоченно ткнул в мою сторону жёваным мундштуком.

— Я всегда это говорил! — вскричал он. — Я больше этого делать не буду … нет, я не буду больше этого делать ни за что на свете! … По мне, этого добра там может лежать хоть целая куча, я до неё не дотронусь — ни за какие коврижки!

Вот я и доигралась со своим подтруниванием… Бродяга ручей, одиноко бегущий по пустоши, был богаче иного горделивого потока, величаво несущего свои воды мимо дворцов и толп, — у ручья был в карманах жемчуг. Правда, его было немного и он был не очень крупный — таким не украсить королевскую корону или элегантное кольцо. Но что я в этом понимала! Мне нравились маленькие перламутровые бусины, которые легко и гладко перекатывались на ладони. Я часами бродила в воде в поисках ракушек. Их я приносила Хайнцу, который умел их ловко открывать и очищать — как он это делал, ума не приложу. И вот теперь он отказался этим заниматься — из страха, что русалка может нам отомстить!

— Прости, Хайнц, это была просто глупая шутка, — сказала я вполголоса. — Я не хотела тебя обманывать! — Я нагнулась над водой, которая уже начала потихоньку успокаиваться. — Посмотри сам — разве оттуда что-нибудь выглядывает? Совершенно ничего, не считая моих собственных глаз… Почему они у меня так широко распахнуты, Хайнц? У фройляйн Штрайт глаза другие и у Илзе тоже.

— Да, у Илзе глаза другие, — согласился Хайнц. — Но у Илзе острые глаза, принцесса, острые! — Он погрозил мне своим внушительным кулаком, правда, с добродушной ухмылкой — Хайнц не умел сердиться. Высказав своё мудрое и меткое замечание, он поджал губы, поднял кустистые брови почти к самой шляпе и провёл рукой по пучку соломенных волос, торчавших у виска — так, что они почти затрещали под жарким вечерним солнцем.