Андрей Шляхов: Петр Чайковский. Бумажная любовь

Карлуша покинул ее неожиданно, она до сих пор не могла еще до конца свыкнуться с мыслью о том, что его больше нет. Многочисленные заботы о деле, о детях, о внуках помогли ей прийти в себя после тяжелой потери, но в одно утро она вдруг поняла, что не в состоянии жить без друга — человека, которому интересны ее мысли, чаяния, душевные порывы. Человека, с которым можно обсудить любую проблему, зная, что непременно встретишь понимание и сочувствие…

Ее не понимал никто — подчиненные трепетали, дети и внуки слушались, прислуга всячески старалась угодить.

Ей никто не сочувствовал — напротив, завидовали.

В обществе баронессу фон Мекк считали большой… оригиналкой. Но терпели — состояние фон Мекков говорило само за себя. Не столько темпами своего роста, как своими размерами.

— Она мнит себя императрицей! — чесали острые, словно бритва, язычки светские дамы. — У нее собственная империя — железные дороги, имение, размером с добрую половину губернии, мануфактуры, сахарные заводы…

— Кроме этого у нее есть свой «Эрмитаж», придворные музыканты…

— И не одни лишь музыканты — она содержит целый двор! Выскочка!

— Наворовали из казны и мнят о себе!

— Что за времена настали — умение оказаться в нужном месте и в нужный час ценится превыше всего!

— Ах, не говорите! Нынче оборотистость важнее родословной!

— Гербы сейчас носят в кошельках…

Свет был недобр и неласков к Надежде фон Мекк, и она перестала выезжать и принимать у себя.

Истомившееся в одиночестве сердце искало, искало и наконец нашло себе пару. Во всяком случае, на слова «хотелось бы мне много, много при этом случае сказать Вам о моем фантастичном отношении к Вам, да боюсь отнимать у Вас время, которого Вы имеете так мало свободного. Скажу только, что это отношение, как оно ни отвлеченно, дорого мне как самое лучшее, самое высокое из всех чувств, возможных в человеческой натуре» она получила незамедлительный ответ: «Я преисполнен самых симпатических чувств к Вам. Это совсем не фраза. Я Вас совсем не так мало знаю, как Вы, может быть, думаете. Если бы Вы потрудились в один прекрасный день удостоить меня письменным изложением того многого, что Вы хотели бы сказать, то я бы был Вам чрезвычайно благодарен».

Ах, неужели!

Нет — он просто хорошо воспитан! И вообще — Чайковский очень тактичный и деликатный человек, именно так о нем отзываются. Поэтому не стоит обольщаться…

А если хочется обольщаться? Если сердце жаждет?

Две с лишним недели терзалась она в сомнениях, больше всего боясь показаться ему смешной и навязчивой старухой («старухе» было тогда всего сорок шесть лет), но — решилась.

Дала себе слово, что, если все пойдет не так, как следует, это письмо будет последним, и не стала сдерживать себя — вложила всю себя в несколько аккуратно исписанных листов бумаги. Себя настоящую, не ту, которая представала перед родней и подчиненными. Она трижды рвала написанное в мельчайшие клочья и принималась писать заново. С каждым новым письмом она становилась все моложе и моложе, трескался и отваливался кусками панцирь, в котором томилась душа.

«Дайте мне Вашу фотографию; у меня есть их две, но мне хочется иметь от Вас», — написала гимназистка Наденька Фроловская, а баронесса фон Мекк добавила: «Мне хочется на Вашем лице искать тех вдохновений, тех чувств, под влиянием которых Вы писали музыку, что уносит человека в мир ощущений, стремлений и желаний, которых жизнь не может удовлетворить. Сколько наслаждения и сколько тоски доставляет эта музыка. Но от этой тоски не хочешь оторваться, в ней человек чувствует свои высшие способности, в ней находит надежду, ожидание, счастье, которых жизнь не дает».

Жизнь не поскупилась на материальные блага, но по части счастья оказалась весьма скупой. Окруженная толпой детей и внуков, служащих и слуг, Надежда страдала от одиночества. Даже покойный муж, которого она потихонечку начинала идеализировать, никогда не уделял ей много внимания — больше занимался делами.

«Я стала искать возможности узнать об Вас как можно больше, — продолжала она. — Не пропускала никакого случая услышать что-нибудь, прислушивалась к общественному мнению, к отдельным отзывам, ко всякому замечанию, и скажу Вам при этом, что часто то, что другие в Вас порицали, меня приводило в восторг, — у каждого свой вкус. Еще на днях из случайного разговора я узнала один из Ваших взглядов, который меня так восхитил, так сочувствен мне, что Вы разом стали мне как будто близким и, во всяком случае, дорогим человеком. Мне кажется, что ведь не одни отношения делают людей близкими, а еще более сходство взглядов, одинаковые способности чувств и тождественность симпатий, так что можно быть близким, будучи очень далеким».