Луиза Мишель - Нищета. Часть первая

У него есть свои виды на Амели, хорошенькую брюнетку, круглые щечки которой еще покрыты загаром и деревенским румянцем. Она хитра, эта крестьяночка, и с полуслова понимает планы и намерения г-на Николя. Они стоят друг друга и, несомненно, окажутся полезными на Иерусалимской улице [3] Иерусалимская улица. — На этой улице находилась парижская префектура (полицейское управление). , где так щедро платят. Эта парочка далеко пойдет; однако пока что Амели ловит прохожих.

У Олимпии и Амели есть о чем поговорить друг с другом, но сейчас они заняты судьбой Анжелы. Девушка буквально сама не своя.

— Я знала ее вот такой, — объясняет Олимпия подруге. — Это старшая дочь Мадлены Бродар. Бедняжке туго приходится с тех пор, как мужа сослали к канакам.

Жака Бродара судили за то, что 26 мая 1871 года [4] 26 мая 1871 года… — один из дней «Кровавой недели», когда версальцы, одержав победу, учинили зверскую расправу над коммунарами и всеми, кто подозревался в близости к Коммуне. , когда из ворот казармы Лобо выехала телега с трупами, оставляя кровавый след на мостовой, он почтительно снял с головы фуражку, такую же, какую носили коммунары. Раньше Олимпия жила с Бродарами в одном доме. Они дружили в те времена, когда она еще была честной работницей кожевенного завода и едва не умирала с голоду…

Каким образом маленькая Анжела в такую позднюю пору очутилась здесь вдали от матери, как отыскала Олимпию в танцевальном зале и что ей от нее нужно?

— Подойди-ка поближе к свету, дай я взгляну на тебя! Ну, говори же, что случилось? — сказала Дылда.

— О, если бы вы знали, мадемуазель Олимпия, — воскликнула Анжела, закрыв лицо руками, — если бы вы только знали!..

— Ну, что с тобой? Чем я могу помочь? Мать заболела, что ли? Или сестренка померла? Или почтеннейший господин Руссеран выставил Огюста?

Она подчеркнула этот эпитет иронической улыбкой, отчего лицо ее сразу преобразилось. Но Анжела упорно молчала, и Олимпия стала нетерпеливо теребить ее:

— Да говори же!

— Нет, — ответила Анжела, поправляя съехавшую набок шаль, — нет, все здоровы, но… но… Помогите, я умираю!

И, опустившись на тротуар, она закричала.

Амели, желая поднять девушку, наклонилась и обхватила ее руками, но Анжела отбивалась.

— Да она рожает! — воскликнула бывшая нянька, как видно сведущая в таких делах.

Олимпия бросилась к несчастной, а Амели стала звать на помощь. Вскоре вокруг них образовалась целая толпа, привлекшая внимание блюстителей порядка.

Анжела корчилась в родовых муках. Ее стоны смешивались с бравурной мелодией оркестра, увлекавшей танцоров в бешеный галоп. Внезапно оркестр смолк. Искали Олимпию и Амели. Их звали исполнять один из тех танцев, которые могли вогнать в краску даже полицейских (если бы полицейские вообще умели краснеть).

— Эй, кошечки, — крикнул Николя с порога «Элизиума», — что вы там делаете?

Людское сборище заинтересовало его; пробившись сквозь толпу, он увидел на мостовой группу женщин. В эту минуту хриплый звериный крик, пронзительный, как визг пилы, встретившей на своем пути гвоздь, заглушил звуки разбушевавшихся медных инструментов.

Юная Анжела добавила еще одно звено к цепи, выкованной нищетой: она произвела на свет девочку. Потеряв сознание, лежа на пороге «Элизиума» неподвижно, как труп, Анжела ничего не слышала, ничего не видела. В это мгновение ребенок закричал…

Как бы низко ни пала женщина, жалость всегда дремлет в глубине ее сердца. Это доброе чувство теплится в нем, несмотря на всю грязь окружающей жизни.

— Ну, не глупо ли? — воскликнула Амели, пытаясь согреть в своих ладонях холодные как лед руки роженицы. — А я-то хотела дать ей хорошего тумака, до того она мне надоела своим хныканьем!

Окружившие их обитатели предместья — торговки апельсинами, сувенирами и мелкие ремесленники в один голос кричали, что надо помочь несчастной. Олимпия, присев на корточки, держала ребенка, завернув его в подол своего платья.

Все были растроганы; танцоры и танцорки, покинув зал, вышли на улицу и обступили бедную девушку. В толпе раздались восклицания. Полицейские послали за носилками. Студенты-медики предложили свои услуги, и при свете газовых рожков пуповина была перерезана.

Роженица не приходила в чувство. Наконец явился полицейский чином постарше и приказал отправить Анжелу с ребенком в «Трясину» [5] «Трясина» — так называли больницу для неимущих в Париже. .

Олимпия и Амели, навестив молодую мать в родильном приюте, пожелали стать воспреемницами девочки, которую окрестили Элизой.