Луиза Мишель - Нищета. Часть вторая

Ее мрачные шутки, вызывающий смех, фривольные жесты пришлись бы по вкусу этим отщепенцам, лишь издали глядевшим на пиршество жизни и готовым наброситься даже на крошки с праздничного стола.

На всем облике этой девушки лежал отпечаток тюрьмы. По-видимому, она уже там побывала, и, без сомнения, ей предстояло снова туда попасть. Она долго страдала, в отчаянии призывая на помощь, но ее призыв, как и призыв других отверженных, остался без ответа. Обессилев в борьбе, она отдалась на волю течения и превратилось в живой труп, поглощенный, подобно миллионам других, равнодушными волнами жизни.

Это создание было олицетворением порока, который, как проказа, распространяется повсюду, где скопляются люди, отупевшие от нужды, позора, страданий. Для Жан-Этьена и Гренюша она была подходящей заменой херувимчиков каторги. В особенности нравились им цинизм, развязность и беззастенчивость, с какими служанка отвечала на вопросы. Ведь они сами были такими… Оба пожирали ее жадными взглядами. Она продолжала:

— Черт побери, хватите меня скитаний по каталажкам! Шитьем ведь не заработаешь на хлеб. Ну, и приходится жить иначе… Некоторые, правда, с горя лезут в петлю. Но мне не хочется, я еще молода!

Ей было шестнадцать лет, но дать ей можно было все тридцать…

Облокотившись на стол, девушка ждала ответа. Вдруг она горько усмехнулась. Уголки ее губ приподнялись, зубы блеснули.

— И подумать только, что меня зовут Виржини [2] От французского слова virginite («виржинитэ») — девственность, невинность. … Бедняга отец дал мне это имя. Оно, по его словам, должно было уберечь меня от беды… Ха-ха-ха! Разве можно от нее уберечься? Впрочем, отец уже давно не испытывает ни голода ни холода. В семьдесят первом его расстреляли вместе с другими у высокой белой стены на кладбище Пер-Лашез [3] В семьдесят первом его расстреляли… на кладбище Пер-Лашез… — На парижском кладбище Пер-Лашез в мае 1871 г. происходили массовые расстрелы коммунаров. … Он держал меня за руку, стараясь заслонить своим телом. Я притворилась мертвой: ведь всех, кто шевелился, добивали. Не знаю, как это случилось, но меня не заметили, и я уцелела. Очень нужно было! С тех пор я и пустилась во все тяжкие. Что стало с матерью — не знаю…

Бродар был потрясен рассказом девушки до глубины души, Гренюш оставался безразличным, Жан-Этьен слушал внимательно.

— Ну с, — продолжала Виржини, — кто хочет со мною в постельку? Предупреждаю: денежки вперед.

— Плачу! — промолвил Жан-Этьен, бросая на стол две пятифранковые монеты. Гренюш выложил рядом еще три.

У Бродара оставалось всего около двадцати пяти франков из денег, которые предоставил в его распоряжение Лезорн. Он положил на стол двадцать франков. Ему казалось, что, помогая несчастной, он тем самым помогает своим детям.

Виржини улыбнулась, выставив напоказ полуобнаженную грудь. Жан-Этьен расхохотался.

— Ей-богу, старина, для начала недурно!

Бродар, позабыв, что надо говорить с марсельским акцентом, предложил:

— Давайте, ребята, отдадим ей все эти деньги и оставим ее в покое!

— Согласен! — воскликнул Гренюш в порыве великодушия.

— Вот еще выдумали! — пробурчал Жан-Этьен. — Черт вас дери! Нашли кого награждать за добродетель!

— Санблер! — вдруг воскликнула Виржини и убежала.

К столу подошло чудовище в человеческом образе: безносый, одноглазый мужчина с мертвенно-бледным лицом. Одна щека его была обезображена огромным рубцом, но еще уродливее была другая, на которой зияла язва, прикрытая тряпкой. Завсегдатай трактира, притом с полным карманом, он привык ни в чем не встречать отказа. Самое лучшее вино, самые красивые служанки были к услугам этого бандита. Откуда он брал деньги — никого не интересовало. Иногда девушки сопротивлялись; их охватывал ужас при виде его лица, похожего на лицо трупа. Но всех, кто артачился, хозяин безжалостно выгонял. Исключение составляла Виржини. Давно позабыв всякую щепетливость, она тем не менее избегала объятий этого урода.

Вне себя от ревности, Санблер подошел к бывшим каторжникам.

— Ах, так! — воскликнул он. — Торг устроили? А вот этого не хотите ли?

И, засучив рукава, он показал мускулистые руки с двумя огромными, как молоты, кулаками.

Трое приятелей вскочили. Стол опрокинулся, стаканы и бутылки попадали на пол и разлетелись вдребезги. Началась потасовка. Бродара сшибли с ног; осколки стекла врезались ему в тело и жестоко окровавили.

Мужчины дрались, скользя по лужам пролитого вина. Пока Санблер расправлялся с одним противником, другой пытался схватить его за горло. Стоявшая за прилавком хозяйка и служанки громко визжали; на крики прибежали полицейские. Однако побоище было столь ожесточенным, что они не сразу решились вмешаться. Тем временем сообщники Санблера погасили свет. В воцарившейся темноте слышались лишь вопли женщин и прерывистое дыхание полузадушенных Жан-Этьена и Гренюша. Бродар молчал, судорожно вцепившись ногтями в пол. Все его мягкосердечие улетучилось, уступив место ярости.