Елена Арсеньева: Первая и последняя (Царица Анастасия Романовна Захарьина)

— Дальше к кому? — спросила Анна» Глинская, забираясь в возок.

Ответил ей почему-то монах:

— Возвращаемся. Хватит с меня! Курлятев-Оболенский воззрился изумленно. Анна Михайловна высунулась из возка:

— Как так? Иванушка, дитя мое, что ты говоришь?

— Что слышали, — невозмутимо отозвался «монах», стряхивая с головы капюшон и нахлобучивая шапку, поданную стремянным. — Видали мы многих, но увидели ль лучшую, чем Захарьина дочь?

Дмитрий Иванович хлопнул в ладоши:

— Правда твоя, государь! Правда истинная!

— Помилосердствуй, — воскликнула Глинская. — А смотрины? Что же, отменять их? Как можно нарушать старые «обычаи? Негоже, негоже! Девицы приехали со всей родней…

— Как приехали, так и уедут, — перебил «монах». — Пустое все это, нечего время зря терять. Невесту я себе выбрал, все вы ее только что видели. И это мое вам последнее царское слово!

Анна Михайловна фыркнула, но, хоть и не сказала ничего, ее внук отлично умел понимать невысказанное. Свесился с седла, сверкнул глазами:

— Шестнадцатого января венчаюсь на царство, третьего февраля — венчаюсь с Анастасией! Все меня слышали? А коли так — к чему воздухи сотрясать словесами?

Огрел коня витою плетью по крупу:

— Пошел, ретивый!

Следом за его конем потащился возок. Адашев отстал, но великий князь Иван Васильевич сего не заметил: перед ним сияли очи Анастасии.

Покойный Роман Юрьевич Захарьин-Кошкин, отец Анастасии, был гордец, каких мало. Он исчислял свой род от некоего Андрея Кобылы и называл его выходцем из Пруссии. Шуток на эту тему не принимал никаких. Однажды кто-то из знатоков старинного родословия обмолвился: не видано и не слыхано о пруссаках по имени Кобыла, скорее всего тот самый предок был из Новгорода выходец, с прусского конца! За это Захарьин-Кошкин насмешника чуть с потрохами не съел и — навеки с ним рассорился. И уж он-то, Роман Юрьевич, считал бы вполне заслуженным и само собой разумеющимся, что именно его дочь была избрана в жены русскому государю, который отныне звался не великим князем, а царем Всея Руси.

— Днесь таинством церкви соединены вы навеки, да вместе поклоняетесь Всевышнему и живете в добродетели; а добродетель ваша есть правда и милость. Государь! Люби и чти супругу, а ты, христолюбивая царица, повинуйся ему. Как святой крест — глава церкви, так муж — глава жены. Исполняя усердно все заповеди божественные, узрите благо и мир!..

После венчания Анастасию вывели в трапезную и сняли девичий убор: покрывало и венок. Она испуганно моргала: родственницы царя, убиравшие невесту, Анна Глинская — и Ефросинья Старицкая, обе с поджатыми губами, смотрели недобро. Анастасия никак не могла понять: она им столь сильно не по нраву либо княгини никак не могут справиться с ненавистью друг к дружке. Во всяком случае, омоченными в меду гребнями они немилосердно рвали распущенные волосы невесты, подобно тому, как нерадивые пряхи рвут драгоценную золотую нить. Анастасия едва сдерживала слезы, понимая, что стоит уронить лишь одну — и уже не остановишься, так и будешь голосить, словно крестьянская девка, которую силком отдают в другое село, за немилого, за постылого. И хотя от невесты люди вроде бы ничего другого не ждут, кроме как слез, непонятная гордыня не позволяла разрюмиться на глазах двух недобрых свах. Поэтому Анастасия молча, с высокомерным даже выражением на лице, терпела, пока ей заплели две бабьи косы, уложили вокруг головы, потом надели новый убор и подвели к новобрачному.

Проходя мимо дружки, князя Андрея Михайловича Курбского, Настя вдруг ощутила такой жар ненависти, исходящий от него, что даже покачнулась. Да что она дурного сделала Андрею Михайловичу? Конечно, он хотел заслать к ней сватов, но ведь не Анастасия выбрала в мужья другого — слыханное ли дело, чтоб девица сама мужа выбирала?! — а судьба.

Но, впрочем, не о Курбском надо было ей думать, а о том, что в летнем дворцовом покое, устланном коврами, затянутом камкою, на тридевяти снопах, ждет Анастасию брачное ложе. И вот она уже сидит на этом ложе, раздетая до рубашки… все дружки и гости вышли… Государь, супруг молодой, стоял напротив, тоже в одной рубахе, — пугающе высокий и худой, задумчиво пощипывая едва-едва закурчавившийся ус. Анастасия невольно потянула к подбородку одеяло, но он нахмурился-и руки ее упали.

Сел рядом на постель, провел рукой по лицу девушки, по дрожащим губам. Анастасия поспешно чмокнула его худые, унизанные перстнями пальцы — и тотчас застыдилась. Он слабо улыбнулся: