Елена Арсеньева: Сердечко мое (Анна Монс)

Какое-то время Лефорт тупо смотрел ему вслед, потом воротился в опочивальню и стал, разглядывая лежащую в его постели женщину.

Ага. Вот так. Стало быть, это что получается? Он, дебошан и беспутник Лефорт, нынче ночью отбил у Алексашки возлюбленную девицу и лишил ее невинности (на подоле Анхен имелись темные пятна). Смятое и разорванное платье, спутанные волосы, наверное, тоже дело рук означенного дебошана Лефорта.

Франц Яковлевич покачал головой. Аи да Алексашка! Ну надо же! С его-то свиным русским рылом попытался протиснуться в калашный ряд записных европейских интриганов! Все Алексашкины хитрости шиты толстыми белыми нитками. Про себя Лефорт знал, что мог выпить очень много и сохранить ясную голову, но уж если пьянел, то сразу, чохом, и ни на что галантное, тем более — приносить жертвы на алтарь Венере! — был совершенно не способен. То есть он мог поклясться на распятии, что невинности Анхен не лишал.

Вопрос: зачем Алексашка подсунул ему в постель девицу Монс? Впрочем, вернее всего, девицей она перестала быть уже давно — и все с помощью того же Алексашки. Значит, фаворит царя Петра решил устроить судьбу своей собственной фаворитки? Похвально. Весьма похвально! Но при чем тут Лефорт? Отчего выбор пал именно на него? За что ему выпала такая честь? С дочерью виноторговца более пристало иметь дело денщику Карлу Шпунту, а не генералу Лефорту!

Он распалял собственное негодование, а сам все внимательней рассматривал спящую Анхен. Все-таки редкостная красавица уродилась в семье виноторговца Монса! Ни сам Иоганн, ни его супруга даже и в былые времена (ведь Франц Яковлевич знал их уже десяток лет) не отличались красотой. Модеста, старшая дочь, — довольно унылая особа, белобрысая и долговязая. Таков же и ее брат Филимон. Правда, младший сын, Виллим, сейчас еще совсем мальчик», напоминает истинного Купидона. А уж Анхен… Да ведь она просто восхитительна! Отчего это Франц Яковлевич, великий жрец в храмах Бахуса и Венеры, никогда не смотрел на нее как на взрослую женщину, а видел в Анхен всего лишь милую девочку? Вот и проглядел ее превращение в истинную красавицу.

Да пусть она будет хоть трижды дочерью виноторговца — такая красота сделала бы честь герцогине. Если ее приодеть и украсить драгоценностями, она будет выглядеть вполне подходящей подругой генералу государевой армии. Франц Яковлевич давно подумывал о том, чтобы завести постоянную любовницу.

И по блядям надоело таскаться, и срамную болезнь, того и гляди, подцепишь. Отчего бы не приглядеться повнимательней к Анхен, коли уж так вышло? Может статься, он еще и поблагодарит проныру Алексашку?

Лефорт усмехнулся и позвонил, вызвав заспавшегося Карла. Велел подать себе воды, напился, наконец сразу ощутив прилив новых сил. Потом снова прилег на кровать и начал «приглядываться» к красавице как мог, в том числе и на ощупь.

Разумеется, он не знал и не мог знать, что был для Анхен всего лишь ступенькой на пути к более высокой и труднодостижимой цели.

В конце августа 1698 года в Москву из длительного заграничного путешествия вернулся царь Петр Алексеевич. Пожалуй, он странствовал бы по любезным его сердцу чужестранным землям еще невесть сколько, кабы не выдернула его домой новость о новом стрелецком бунте. Впрочем, когда Петр вернулся, бунт уже был подавлен боярином Шейным (140 человек биты кнутом, 130 вздернуты на виселицы), так что им с верным другом Алексашкою осталось всего лишь отвести душу на прочих приговоренных и собственноручно снести несколько горячих стрелецких голов. Лефорт, также бывший среди «великих послов» России за рубежом и воротившийся вместе с царем, в сей забаве не участвовал, ибо имел слишком чувствительную душу и видеть не мог, как русский государь, который хвалился, что владеет четырнадцатью ремеслами, осваивает новое: ремесло палача.

Вслед за этим устроена была пирушка, на которой царь страшно рассердился на того же самого Шеина, которого только что крепко целовал в обе щеки и хвалил, и едва не снес голову самому боярину за то, что тот по пьянке проболтался: он-де хорошие денежки берет за высшие воинские чины в своем отряде… Лефорт с Алексашкою едва спасли Шеина!

Но, раззадорясь, царь долго не мог остановиться и потом, за неимением других предназначенных к отрубанию голов, принялся вгорячах стричь бороды тем боярам, которые попадались под горячую руку. Он твердо решил, что именно с этого начнет наконец полное переустройство России!