Елена Арсеньева: Девушка с аккордеоном (Княжна Мария Васильчикова)

Решив, что покушение на Гитлера удалось, девушки по пути в Потсдам с трудом скрывали свои волнение и радость. Но…

Как известно, попытка графа Штауфенберга убить Гитлера не удалась. Однако это не сразу стало понятно заговорщикам.

Когда девушки добрались до Потсдама, был уже седьмой час. Бисмарки были в гостиной, Мелани застыла от ужаса, Готфрид шагал по комнате туда и обратно, туда и обратно. Он только что вернулся с Бендлерштрассе и повторял: «Этого не может быть!

Это обман! Штауфенберг видел его мертвым. «Они» разыгрывают комедию и пользуются двойником Гитлера, чтобы симулировать, что он жив».

Гитлер выступил по радио в час ночи 21 июля.

Он сказал, что клика тщеславных офицеров, не имеющих ничего общего с германскими вооруженными силами, а тем более с германским народом, организовала заговор с целью устранить его и одновременно свергнуть верховное командование вооруженных сил. Но бомба, подложенная полковником графом фон Штауфенбергом, взорвалась в двух метрах от него и серьезно ранила нескольких сотрудников, одного смертельно. Сам он остался цел и невредим, если не считать незначительных царапин и ожогов, и он рассматривает это как подтверждение воли Провидения, чтобы он продолжал дело всей своей жизни — борьбу за величие Германии. Теперь крошечная кучка преступных элементов будет безжалостно истреблена.

Затем следовали распоряжения по восстановлению порядка.

Мисси вернулась в Берлин одна, еще не вполне сознавая масштабы бедствия и опасность своего собственного положения.

Чтобы осознать это, оставалось не так уж много времени; Какие-то считанные дни.

А некоторым — даже часы.

Все, кто стоял во главе заговора, были арестованы ближайшей ночью и после поспешного военно-полевого суда расстреляны.

Дальнейшие записи Мисси — это концентрация отчаяния, безнадежной любви, о которой теперь нельзя было говорить еще даже более, чем прежде, страха, неверия в завтрашний день — и глубокого сознания того, что все было сделано не так, что любимый ею человек положит голову на плаху напрасно!

«Теперь я все время думаю об Адаме.

Станет ли все известно? Мне следует постоянно притворяться удивленной, даже озабоченной, но не испуганной… Я просто должна видеть Адама. Но хотя мы договорились встретиться сегодня, я пока не смею ему звонить…

Прошел слух, что жену и четверых детей Клауса Штауфенберга также убили. Она была урожденной баронессой фон Лер-Хенфельд и крестницей Мама, так как ее родители перед Первой мировой войной жили в русской Литве».

Да, слух был верен. За считанные дни после неудавшегося переворота в соответствии с недавно введенной практикой семейной ответственности были арестованы не только жена и дети Штауфенберга, но также его мать, теща, братья, двоюродные братья, дядья, тетки и все их жены, мужья, дети.

Гиммлер так объяснял репрессивные меры против ни в чем не повинных родственников: «Это не большевизм, это древний германский обычай. Когда человека объявляли вне закона, то говорили: этот человек предатель, у него дурная кровь, в ней живет предательство, она будет вытравлена. И вся семья, включая самых отдаленных родственников, истреблялась. Мы разделаемся со Штауфенбергами вплоть до самых отдаленных родственников».

Наконец Мисси встретилась со своим любимым.

«Я прошла в комнату Адама. Он был там с одним из своих помощников. Когда помощник ушел, Адам бросился на диван и, показав себе на шею, сказал: „Я в этом вот покуда!“ Он выглядел ужасно. Мы разговаривали шепотом. Видя его, я мучилась еще больше. Я сказала ему об этом. Он сказал: да, но для меня это, как если бы я потеряла любимое дерево в своем саду, а для него потеряны все надежды. Мы условились встретиться вечером…

Выглядел он — хуже не бывает. Я поехала с ним к нему домой и сидела на балконе, греясь на солнышке, пока он переодевался.

Раздался сигнал воздушной тревоги; он раздражал, как пчелиный рой, не более. Когда Адам пришел, мы сели рядом на балконе…

Адам сказал, что знает, что его арестуют, он слишком серьезно скомпрометирован…

Мы сидели и разговаривали всю ночь, прислушиваясь к случайным звукам, и всякий раз, когда раздавался шум подъезжающей машины, я видела по выражению столица, о чем он думает…» В те дни Мисси даже с дневником не могла быть вполне откровенной. Она слишком боялась, что ее записи могут оказаться в гестапо, и тогда пострадали бы слишком многие. Начиная с 1944 года она вообще писала не как обычно, а скорописью собственного изобретения, а потом, уже после разгрома фашистов, расшифровала записи. До конца жизни Мисси уходила от вопросов, в какой мере она была осведомлена о заговоре 20 июля, но многие случайные фразы показывают, что она знала гораздо больше, чем говорила, и что ей даже была известна точная дата запланированного переворота! Вернее всего, своими недомолвками и сдержанностью даже в личных записях она старалась уберечь память Адама Тротта и других от упрека в том, что они слишком много «болтали», тем более иностранке.