Уинстон Грэхем - Корделия

– Я и не отрицаю.

– Не бросайтесь очертя голову в первый же подвернувшийся брак. У вас должно хватить ума не посвятить всю себя фабрике, как Фредерик. Наслаждайтесь жизнью. Ездите в Лондон, когда заблагорассудится. Захотите – поезжайте за границу. Дайте сыну хорошее образование. Запомните три главных принципа: первое – привейте ему широту взглядов; второе – пусть он знает цену деньгам; и третье – воспитайте его в скромности, – Прайди сделал небольшую паузу и пошуршал в кульке. – Если Яну и угрожает опасность, то она исходит от вас.

– От меня?

– Да. Держите его на некотором расстоянии. Чтобы он мог свободно дышать. Думаю, у вас получится. Вы же умница. Но все равно следите за собой.

– Прайди, я просто ошарашена. Возможно, вы и правы – что касается Яна…

– Дело не в том, что кто-то прав, а в том, что все это – требования здравого смысла. Человек должен работать головой! Вот… Ну как, ничего не годится?

Корделия не ответила.

– Что вы предпочитаете? Биться бараном о каменную стену: "Не буду учиться! Не буду, не буду учиться! Бах!" – или думать своей головой?

Корделия робко тронула его за рукав.

– Простите, Прайди. Я, должно быть, кажусь вам упрямой. Но, боюсь, это мне не под силу. Не думаю, что я решусь вернуться.

Утренний поезд из Лондона опаздывал на десять минут. Наконец он на всех парах прибыл на Лондонский вокзал, и из вагона первого класса вышли белокурая молодая женщина в трауре и маленький мальчик. У женщины был больной, измученный вид.

Носильщик подхватил единственный сундучок, и Корделия позволила Яну подтащить себя поближе к паровозу – полюбоваться чудовищными колесами. Потом они направились к выходу.

День стоял теплый, но пасмурный. Вечерело. Ломовые лошади с громадными, выбивающими искры подковами, тащили груженые подводы. Женщины в деревянных башмаках торопились домой, держа в руках плетеные корзинки: какой-то мальчик спал в телеге на соломе; на гору карабкался омнибус. Совсем как дома.

Они сели в кэб; Корделия расплатилась с носильщиком. Мимо, торопясь на поезд, пробежали две женщины. Кэбмен щелкнул кнутом, и лошади неторопливой рысью двинулись вниз с холма.

Корделия думала: "Вот я и вернулась. Не потому, что Прайди велел, совсем не потому".

И все-таки в его словах было много правды.

За два полных отчаяния дня она воскресила в памяти и обдумала каждое сказанное Стивеном слово, каждый жест. Фреда Джеральд не причем. Она – симптом, а не причина. Окончательный разрыв в любом случае был неизбежен, это ясно.

Всего пять дней назад, торопясь в Лондон, она считала, что косность и узкие горизонты Гроув-Холла помешали ей оценить по достоинству великолепие жизни со Стивеном. Теперь она поняла, что, если эти узкие горизонты, эти скучные каноны и можно в чем-то упрекнуть, так в том, что они давали ей повод заблуждаться.

А потом подступали воспоминания и вновь, и вновь нашептывали: ведь это тот самый человек, который…

Как быть?

Противоречивые мысли и чувства раздирали ее на части.

Все могло быть хорошо – тогда, пять лет назад, если бы они уехали вдвоем, если бы Стивен остался прежним…

А теперь уже поздно… слишком поздно.

Или она не приняла в расчет что-то новое в собственных взглядах, свою новую зрелость, новые критерии, новый опыт, которые, обладай она ими в ту пору, задушили бы эту страсть в зародыше?

Этого она не знала и уже никогда не узнает.

Цок-цок, цок-цок, все ближе к дому.

Корделия думала: "Я возвращаюсь не ради себя самой. Но все, что Прайди говорил о Яне, – правда". Она возвращается, чтобы принять вызов. Принять бразды правления, когда они выпадут из слабеющих рук Фредерика Фергюсона. Заняться домом, фабриками, новыми домами для рабочих, заботиться о своем благополучии и благополучии сына.

Возможно, в настроении Фредерика Фергюсона уже произошли перемены. Он, разумеется, оправится от своего поражения, выкарабкается из бездны, снова усвоит диктаторские замашки, старые претензии. Будущее, как и прошлое, чревато конфликтами.

Но временами – было бы нечестно это отрицать – они смогут слаженно работать вместе, как не раз случалось в прошлом.

Сегодня перед рассветом Корделии вдруг пришло в голову, что, если бы не Фредерик Фергюсон с его проектами, она так и осталась бы ученицей, а затем помощницей модистки, вышла замуж за ремесленника и унесла бы с собой в могилу все задатки, все нераскрытые способности.

И еще ей пришло в голову, что, если бы какой-нибудь циник наблюдал за этим этапом ее жизни со стороны, с присущей циникам беспристрастностью, он мог бы предположить, что на самом деле решающими для нее были не отношения со Стивеном или Бруком, как бы ни были они ей дороги и чего бы она ни выстрадала из-за них, а ее отношения с Фредериком Фергюсоном, развивающиеся подспудно, на заднем плане, незаметно для окружающих и для нее самой.