Жюльетта Бенцони - Князь ночи

— Это слабо сказано. Мне казалось, вы презираете меня.

— Не столь уж. Я бы сказала, что вы меня раздражаете зрелищем своего превосходства…

— Превосходства? В чем же вы его видите? Ведь не в истоках же моего… скажем, не слишком древнего дворянства?

— Нет. Это связано с обстоятельствами, в которых вы повинны лишь косвенно: ведь вы крестница императора Наполеона. А я — всего лишь кардинала Палавичини. Существует целый мир, и этот мир на вашей стороне…

— Никогда бы не поверила, что услышу такое от принцессы Орсини…

— Потому что вы ничего об этом не знаете, — не без высокомерия возразила Фелисия. — С шестнадцатого века одна из ветвей нашего рода обосновалась на Корсике. Основателя ее звали Наполеон… Ваш император принадлежит нам более, чем вам, хотя он и ставил Францию превыше всего остального мира! Ко всему прочему, он избавил нас от австрийцев. А такого рода вещи не забываются…

Звон колокольчика прервал медленную прогулку девушек.

— Завтрак! — произнесла Фелисия. — Нужно возвращаться. Однако… мне бы прежде хотелось вам поведать, как я опечалена вашим несчастьем и тем, что вам предстоит испытать… И еще мне бы хотелось вас попро-сить. Не вините вашего отца в том, что он сделал. Любовь — кровожадное чувство, и в нашей семье она произвела такие опустошения…

— Я вовсе не виню его, тем более что именно сегодня убедилась: он не убивал мою мать и не покончил с собой.

На пути к дому она быстро пересказала то, что случилось на Северном кладбище. Фелисия страстно впитывала ее слова.

— Удалось ли вам узнать имя этого юноши? — наконец спросила она.

— По видимости, оно никому не было известно. К тому же он говорил с легким иностранным акцентом, похожим на ваш. На какое-то мгновение мне почудилось, что он итальянец…

— Увы, сейчас нет итальянцев, — с горечью произнесла молодая римлянка. — Есть римляне, венецианцы, тосканцы, неаполитанцы… Но вернемся к нему. Как он выглядит? Вы можете его описать?

Гортензия постаралась набросать как можно более верный портрет, но по мере того, как она говорила, Фелисия, к ее удивлению, стала бледнеть, и ее глаза подернулись дымкой печали…

— Неужели это он? — прошептала она скорее себе, нежели спутнице. — Нет, не может быть… И все же… Ах, он ведь совершенно безумен!..

— Вы его знаете? Кто он?..

Она не успела получить ответ. К ним уже спешила служительница, торопя вернуться в дом. Фелисия же, едва ступив на порог, бегом бросилась к лестнице и исчезла в недрах здания. Она не появилась и в трапезной. Впрочем, в предвидении роскошного полдника завтрак был легким, и все быстро с ним покончили. Затем ученицы получили приказ немедленно возвращаться к себе и готовиться к послеполуденному визиту.

Гортензия же отправилась разыскивать Фелисию, но, не найдя ее нигде, была вынуждена обратиться к сестре Байи, учительнице их класса. От нее она узнала, что итальянка попросила позволения спешно отлучиться, и какая-то монахиня проводила ее к графине Орландо, одной из ее кузин, жившей в Париже и поддерживающей с нею постоянную связь. Когда она возвратится, никто не знал.

— Почему вы не оделись должным образом, Гортензия? — спросила затем сестра Байи. — Ношение форменного платья и даже банта вашего класса несовместимо с трауром…

— Знаю, матушка. Однако мать-попечительница позволила мне не присутствовать во время визита Ее Королевского Высочества… Я прямо отсюда направляюсь в часовню, где останусь до тех пор, пока она не уедет…

На самом деле Гортензия вовсе не любила этой часовни, чрезмерно, с ее точки зрения, украшенной позолотой. Убранству часовни недоставало благородства, оно было кричащим. И все же в этот день, скорбный для нее, но праздничный для обители, часовня была единственным местом, где она могла быть уверена, что никто не потревожит тишины и не нарушит ее уединения. А ей было сейчас необходимо как то, так и другое. Не затем ли, чтобы поразмыслить о диковинном поведении Фелисии Орсини? Ведь может статься, что эта странная девушка, столь непредсказуемая в своих поступках, знает того, кто дерзнул нарушить спокойствие на Северном кладбище. По крайней мере несколько слов, что вырвались у нее, прежде чем она скрылась, позволяют предположить это. Да, и уход ее больше походил на бегство. Но куда? И для чего?

Столько вопросов, и ни на один Гортензия не в силахбыла найти ответ! В конце концов отказавшись от этих попыток, она постаралась углубиться в молитву, чтобы не слышать более никаких звуков извне: ни громкого стука подъезжающих придворных экипажей, ни восклицаний, которыми пансионерки приветствовали появление царственной посетительницы. Устремив взгляд на маленький светильник у подножия алтаря, она вся отдалась воспоминаниям о родителях, моля господа даровать им отраду в жизни вечной, ниспослать их душам покой, которого им так не хватало на этой земле, и не позволить, чтобы гнусное деяние убийц осталось безнаказанным.