Пола Куин: Укрощенная горцем

Дворец Уайтхолл

Весна 1685 года

— Дочь моя, ты девица, и я не допущу, чтобы ты участвовала в сражениях.

Мейри Макгрегор, стоя рядом с отцом в Банкетном зале дворца Уайтхолл, ответила ему взглядом, полным гнева и разочарования. Да, она девушка, но, черт возьми, разве это причина, чтобы оставлять ее здесь, когда все родственники утром отправятся домой?

Что из того, что девушка, которую брат Роб вырвал из рук голландского адмирала Питера Гиллза в аббатстве Святого Христофора, — дочь короля Якова и сейчас направляется в Кэмлохлин? Если враги принцессы бросятся за ней в погоню и нападут на родной дом Мейри, то она хочет быть там и вместе со всеми отражать нападение.

Но существовала более важная причина ее нежелания оставаться в Англии. И дело не в том, что здесь настоящее пекло, не в том, что аристократы, сидящие рядом с ней под огромными фресками художника-протестанта, свысока смотрят на ее горский наряд и нелепые манеры.

— Отец, если этот голландский адмирал нападет на Кэмлохлин, я тоже хочу с ним сражаться!

Макгрегор с ужасом взглянул на дочь. У девушки оборвалось сердце.

— Не смей даже говорить об этом!

— Но вам известно, что я умею держать клинок! — запальчиво выкрикнула Мейри и заступила дорогу отцу, когда тот хотел пройти мимо.

Да, она владеет оружием и не робеет перед врагами. Ей не раз случалось отвечать ударом на удар, и вовсе не на тренировочной арене в доме отца. Но разве может она признаться, что вместе с братом Колином состоит в мятежном отряде горной милиции, разбившем ковенантеров и камеронцев, шотландских адептов пресвитерианской веры? Эти фанатики стремились сделать свою доктрину единственной религией страны. Многие из пресвитерианцев заседали в парламенте и полагали, что горский обычай подчинения главе клана — это варварство.

— Ты отказываешь, потому что я женщина!

— Да, черт возьми! — громче, чем намеревался, прорычал Макгрегор и перевел горящий взгляд на лорда Оддингтона, который с удивлением оглянулся на шум. — Ты останешься здесь, — чуть понизив голос, добавил он. — И Колин тоже. Я знать не знаю, куда вы мотаетесь дома, но здесь с этим будет покончено.

Мейри удивленно округлила глаза: значит, он что-то подозревает! — но продолжила уговоры:

— Но я…

— Все, Мейри, я не изменю решения. — Его взгляд смягчился. — Ты моя дочь, и должна подчиниться. Останешься здесь, пока не минует опасность. Тогда и вернешься. Я люблю тебя и сделаю все, чтобы уберечь.

Он развернулся и направился к жене, которая расположилась в дальнем конце зала, а Мейри осталась кусать губы и проклинать женскую долю.

Черт возьми, она не собирается сидеть и покорно смотреть, как все самое важное в жизни проводит мимо.

Мейри была единственной дочерью Каллума Макгрегора, а потому ей не досталось той изнурительной военной подготовки, которая заполняла детские годы трех ее братьев, но девушка все же овладела клинком и умела натягивать лук.

Да, она может и хочет сражаться!

Однако так было не всегда. Когда-то, давным-давно, Мейри вполне устраивала мысль, что ее собственная жизнь пройдет так же, как прошла жизнь матери, — под защитой храброго воина и в ореоле его любви. Ей мечталось о спокойной жизни рядом с избранником, который до конца дней будет говорить ей о том, как она хороша и желанна. В окружении деток, в доме, который построит для нее муж, где нежность и любовь будут важнее, чем войны из-за религии или политики.

Эти мечты породил в ней Коннор Грант, и он же развеял их в прах, когда, оставив Мейри, отправился служить протестантскому королю Карлу.

Она не видела Коннора семь лет. Выбросила из головы, из самой жизни. А сегодня он вернулся.

Мейри не оказалось в покоях отца, когда в Уайтхолл прибыл капитан Грант и сообщил ее родне о том, что голландцы напали на аббатство. Надеясь вскоре вернуться домой, она постаралась избежать встречи. И вот теперь выяснилось, что она никуда не едет.

Все эти годы, когда она усердно училась защищаться от любого оружия — даже от обмана, — не сумели подготовить ее к этому дню. Мейри хотелось ослепнуть, чтобы не видеть кумира своей юности, оглохнуть, чтобы не слышать его голоса. Но что бы это изменило? Она знала его лицо лучше, чем свое собственное. Она выросла, глядя на него, восхищаясь им. Узнавала любое из тысяч чувств, отражавшихся на этом лице как в зеркале. Его глаза говорили яснее, чем любые слова, слетавшие с губ. Во сне Мейри все еще слышала его протяжный низкий говор — скорее мурлыканье льва, а не юношеская речь. Образ Коннора преследовал ее последние семь лет, и Мейри его за это ненавидела. Ненавидела за то, что полюбила в столь юном возрасте, когда еще не могла защититься и остановить себя. За то, что он забрал ее сердце, заставил мечтать о будущем, а потом отнял эти мечты и ушел, не оглянувшись.