Сильвия Торп - Своенравная красавица

— Нет! — резко перебила ее Черити, приподнявшись с подушек. — Сара, я запрещаю тебе! Я отказываюсь видеть его! — Она упала на диван, не сдержав рыданий. — Я не смогу теперь посмотреть ему в глаза, между нами смерть этого невинного младенца.

Сара не согласилась с этим, но по лихорадочному блеску глаз Черити и пятнам румянца, выступившим на бледном лице, поняла, что спорить дальше бессмысленно и вредно. Поэтому она устроилась поудобнее, утешая себя мыслью, что, как только Черити поправится, она по-иному посмотрит на трагедию и придет к выводу, что ей не в чем себя винить.

Однако в этом отношении Черити не изменилась. Она немного окрепла, но вместе с физическими силами росло и ее упорство. Много раз Сара пыталась завести разговор о встрече с Дарреллом, и каждый раз Черити отвергала это более спокойно, чем поначалу, но и с большей решимостью. Это было единственное, в чем хоть как-то проявлялась ее сила духа.

Ко всему же остальному она относилась с безразличием отчаяния, которое поглотило ее в тот несчастный день и переросло со временем в полное равнодушие к жизни. Черити не трогало, что кратковременная доброта тети испарилась и что ее собственная апатия вызывает множество резких нареканий. Черити знала, что Генри Мордисфорд все еще живет в Дауэр-Хаус и тайно встречается с Сарой, но не могла заставить себя подыскать убедительные возражения или хотя бы предостеречь подругу. Когда-то жизнь казалась ей прекрасной и многообещающей; теперь же Черити воспринимала ее как утомительную обузу и ежилась при мысли о пустых годах, что потянутся перед ней нескончаемой нудной вереницей. Чего ей ждать от будущего, кроме одиночества и печали? Она и так уже почти не жила, неся сквозь череду долгих бессмысленных дней и ночей тяжкую ношу скорби — свою единственную реальность.

Однажды, это было в самом начале осени, Черити сидела за прялкой в гостиной, но, как частенько случалось теперь, руки ее праздно покоились на коленях, глаза бесцельно смотрели в пространство. Весь день ее не оставляли мысли о Конингтоне, потому что ночью ей приснился дом, каким он был когда-то, и пробуждение к суровой действительности принесло невыносимую боль. Внезапно она почувствовала, что стены комнаты давят на нее и что Маут-Хаус — тюрьма, в которую ее загнали, лишив малейшей надежды на освобождение. Она отбросила работу и вышла из дому, через конюшенный двор в парк.

День стоял серый, но не холодный, воздух насыщен влагой — то ли туман, то ли дождь моросит; вокруг тишина, убранные поля и опавшие листья. Впервые со времени своей болезни Черити вышла за пределы обнесенного стеной сада, но тут же резко свернула в сторону ото рва, не отваживаясь даже посмотреть туда, и побрела по направлению к ручью. Собрав все силы, она взобралась на холм, но не остановилась передохнуть на вершине, а как лунатик, двинулась через парк и вошла в ворота поместья.

В этот безрадостный день руины дома казались совершенным воплощением одиночества. Кое-где цвели еще поздние цветы в заросшем саду, но первые холода уже окрасили пейзаж признаками увядания. Опадающие листья, багряные и золотые, потускнели в тумане и ничего не было здесь от осенней пышности, остались только ее печаль, ощущение уходящего года и медленного умирания.

Черити поднялась по ступеням террасы и вступила под разрушенные своды, которые когда-то были Большим холлом. Разбитые каменные плитки под ногами, мокрые от дождя и скользкие от опавших листьев, обгорелые черные стены — все вокруг смотрело на нее мрачно и враждебно. Черити присела на большой обломок кирпичной кладки и с тоской огляделась. Здесь был громадный камин, в котором зимой ярко пылали целые бревна, бросая теплые мерцающие блики на резные панели и богатые гобелены, заставляя сверкать старинное оружие, украшавшее стены. Там была арка, за которой начиналась парадная лестница, а там галерея для менестрелей. На мгновение Черити совершенно ясно увидела прежний Конингтон — теплый и гостеприимный, увидела дорогих ей людей, узнала знакомые черты. Она вновь испытала счастливое чувство защищенности, радостной уверенности, что ее любят; так всегда бывало, стоило ей только очутиться в этих стенах. Но в следующую минуту видение померкло, и она вновь была одна в заброшенных развалинах. Оказывается, еле слышный, отдаленный шепот незабываемых голосов — это всего лишь птичий щебет, а милые сердцу очертания — просто игра тумана среди бесшумно опадающей листвы.