Сильвия Торп - Своенравная красавица

Однако миссис Шенфилд не знала, что мысли ее сына блуждают далеко от проповеди, из которой он не слышал почти ни слова. Джонас действительно был чрезвычайно обеспокоен и взволнован, так как в нем бурлило множество противоречивых и сильных эмоций.

Поначалу его обращение в пуританскую веру было вызвано желанием угодить богатым родственникам, но позднее он сам попал под влияние доводов и мнений, которые не раз слышал в их домах. А там недвусмысленно утверждалось, что долг каждого настоящего англичанина — сделать все от него зависящее, чтобы искоренить привилегии и тиранию короля, уничтожить епископства и освободить церковь от всех уз, связывающих ее с католицизмом. Пуританские священники, неукоснительно следовавшие суровым постулатам Ветхого Завета, мучимые страхом перед испепеляющим гневом и ужасным возмездием их собственного жестокого Бога, пробудили в характере Джонаса скрытые до той поры черты.

И все же рядом с новообретенным пуританским пылом существовала другая сторона его характера: практическая, почти алчная жилка, которая и была первопричиной его обращения. Благосклонность богатых и бездетных родственников нельзя было терять ни при каких обстоятельствах. Да, он научился одеваться и вести себя так, как считалось достойным в домах купцов, однако ему не хотелось рисковать, окончательно порвав отношения с отцом. В то время многие семьи раскалывала приверженность к противоборствующим партиям, и Джонас побаивался, что, потратив столько сил на сохранение за собой состояния дядюшек, он может потерять родовое наследственное имущество. Джонатан Шенфилд не обладал страстной и непоколебимой верностью Конингтонов, но был далек и от того, чтобы разделить взгляды жестких противников короля. С врожденной нелюбовью к переменам он склонялся скорее к поддержке монархии и государственной церкви. Джонас искал пути компромисса, так чтобы не поставить под угрозу виды на наследство с обеих сторон и при этом не обременять лишним грузом свою совесть.

Его совесть и так уже тяготил вполне ощутимый груз, потому что Джонас вдобавок ко всем остальным проблемам еще и страдал от мук неразделенной первой любви. С той минуты, как он впервые увидел Элисон Конингтон, Джонас не мог не думать о ней, и тот факт, что она едва ли подозревает о его существовании, только сильнее разжигал его безрассудную страсть. Он знал, что Элисон обожает своего мужа и блаженно счастлива в браке. И от этого его давняя, детская ревность к Дарреллу превратилась уже в нечто близкое к ненависти. Вера, которую он принял, не облегчала его душевного разлада, так как пуританская одержимость грехом и осуждением на вечные муки постоянно напоминали ему об опасности, которой он подвергает свою бессмертную душу, соблазняя ее к нарушению десятой заповеди. Он находился в состоянии, чреватом взрывом.

Мистер Шенфилд дочитал проповедь до конца, и в возникшей тишине сквозь зимнюю мглу, перекрывая завывание ветра, до них донесся стук копыт, быстро приближающийся к дому. Группа, сидевшая у камина, удивленно переглянулась, так как в столь поздний час и в такое время года трудно было ожидать появления случайного гостя.

В дверь резко постучали, и слуга пошел открывать. Через несколько секунд в холле появился Даррелл. Все было в снегу — теплый плащ, перепутанные ветром волосы и шляпа с плюмажем, которую он снял, кланяясь миссис Шенфилд. Он был бледен, мрачен.

— Даррелл!

Мистер Шенфилд поднялся и пошел ему навстречу, приветствуя гостя.

— Что вас привело сюда в такую непогоду? В Конингтоне беда?

— И в Конингтоне, сэр, и в каждом доме королевства. — Дарелл говорил очень серьезно. — Мы только что получили новости от двора, и мой отец счел, что нужно безотлагательно сообщить обо всем соседям. Он разослал гонцов по округе, в пределах десяти миль, но в ваш дом я хотел приехать сам.

Следуя за мистером Шенфилдом, он подошел поближе к камину, снимая на ходу перчатки, и теперь протягивал руки к огню. Джонас поднялся и встал позади своего кресла, вцепившись руками в спинку и устремив в лицо прибывшего странно напряженный взгляд.

Черити тоже наблюдала за Дарреллом, не сомневаясь в том, что он привез плохие известия. Он едва взглянул на нее, даже без улыбки, и одно это ясно сказало ей, как глубоко он обеспокоен. Ее тетка подняла суету вокруг гостя, предлагая ему присесть, снять плащ и чем-нибудь подкрепиться, а Черити с трудом сдерживала нетерпение. Ей хотелось крикнуть, заставить тетку прекратить болтовню, чтобы Даррелл мог, наконец, рассказать им, с чем явился он в Маут-Хаус в густом сумраке зимнего вечера. Она была благодарна, когда вмешался сам Джонатан Шенфилд.