Тадеуш Доленга-Мостович - Три сердца

Она умерла.

Открытые глаза смотрели тупо и бессмысленно, нижняя челюсть опала, и высунулся язык. Вид был жуткий и отталкивающий, и Кейт, будто загипнотизированная его чудовищностью, не могла оторвать взгляда.

Она впервые увидела смерть. В первый раз она поняла нелепость всего того, что люди называют жизнью. Жизнь — это что-то необъятное и неразгаданное. Жизнью же этой женщины были ее грех и ее моральные страдания…

«А что же такое моя жизнь?» — подумала Кейт. В коридоре послышались шаги. Она быстро сунула руку под подушку и достала толстый потрепанный молитвенник, между страниц которого лежал сложенный вдвое листок бумаги, исписанный корявым почерком.

Дверь открылась, и вошла толстая румяная Герта. Взглянув на кровать, она побледнела и воскликнула:

— Езус Марья!

Кейт очнулась.

— Тише, Герта, — потребовала она. — Михалина умерла несколько минут назад, но об этом никто не должен знать. Для оповещения будет достаточно времени завтра, когда разъедутся гости. Пани графине и сыну умершей я сообщу сама. Сможешь держать язык за зубами?

— Смогу, паненка.

— Я верю тебе, — кивнула головой Кейт. — А сейчас покойницу нужно уложить, закрыть глаза и… все остальное…

Кейт невольно вздрогнула и с опаской спросила:

— Ты этого не боишься?

— А чего ж тут бояться, паненка? Только я вот думала, что пани Михалинка поживет еще.

Невольно они говорили шепотом. Герта где-то нашла платок и подвязала покойной опавшую челюсть. Закрывая глаза, выразила удовлетворение, что веки не открываются снова. Хуже случилось в прошлом году, когда умерла бабка Герты. Тогда на веки пришлось класть гирьки, которые лежали, пока труп не окоченел.

Кейт, стоя поодаль, молча слушала этот шепот, наблюдая за уверенными и спокойными действиями Герты, прерываемыми время от времени глубоким вздохом или каким-нибудь назиданием о ценности земного бытия или поминанием достоинств покойной. Герта поправила подушку, ровно уложила тело, переплела на груди руки покойной и между холодеющими пальцами вложила какой-то святой образок. Когда все было готово, Герта опустилась на колени и начала читать молитвы.

Кейт машинально последовала ее примеру, но не могла молиться. Услышанная полчаса назад тайна обрушилась на нее непомерной тяжестью, с которой не было сил справиться и которая привела ее в ужас.

С первого этажа приглушенно, но отчетливо долетали звуки вальса.

— …Вечное успокоение дай ей, Господи, — вполголоса молилась Герта.

Кейт пыталась собраться с мыслями. Что же теперь будет, возможно ли это? Настоящего графского сына лишили прав, имения, общественного положения, определив на роль третьеразрядного конторщика… А Гого? Ведь теперь ему придется от всего отказаться. Сразу он станет нищим, никем, каким-то паном Матеем Зудрой… Как объяснить все это?.. Сумеет ли он смириться, сможет ли справиться со своей новой судьбой?.. Гого… Несомненно, он — стойкий мужчина, но достаточно ли в нем закалки, силы воли? А главное, не сочтет ли он все это унижением, пощечиной своей гордыне, которая так часто граничила с высокомерием. Сын простой крестьянки и неизвестного отца…

Это будет для Гого страшным ударом. Кейт вспомнила сейчас множество подробностей из его рассказов. Слушая, она всегда улавливала нотки снобизма, который казался ей невинным изъяном. Гого, как бы нехотя, бравировал фамилиями своих зарубежных приятелей, словно мимоходом упоминал титулы лордов, маркизов и князей, называл элитные клубы, фамилии Бурбонов, Гонзагов, Габсбургов, рассказывая о знаменитых пляжах и роскошных отелях.

Конечно, снобизм этот в соединении с фамилией Тынецких и с огромными доходами был лишь безвредным пустячком, который даже в глазах Кейт заслуживал молчаливой снисходительности. Но в то же время не занял ли он в душе Гого более значительного места, сможет ли он справиться с ним в столь радикально изменившихся условиях, удастся ли ему заполнить чем-нибудь пустоту, которая останется? И чем?..

А еще: одолеет ли Гого свои привычки? Он всегда тратил так много денег. Возможно, он не был расточителем в прямом смысле слова, но он и никогда не умел воздерживаться от удовлетворения своих желаний — желаний очень дорогостоящих и нередко граничащих с экстравагантностью. Не станет ли для него трагедией отказ от прежнего уровня жизни, когда он будет вынужден сократить свои расходы до таких сумм, какие сможет получать собственным трудом?

Герта встала, смахнула со щек слезы и сказала: