Пенелопа Уильямсон: Сердце Запада

Союз ее родителей представлял собой брак по расчету. Джулия Паттерсон принесла к алтарю наследство в пятьдесят тысяч долларов и дом на Бикон-Хилл. А преподобный Теодор Кенникутт — уважаемую старую бостонскую фамилию и свою набожность. Клементина являлась их единственным ребенком, и мистер Кенникутт хорошо понимал свой долг как родителя и как служителя Бога. Дочери – непрочные сосуды скудельные, жертвы тщеславия и неуравновешенности. Красивое лицо не отражает чистую душу. Никому не разрешалось холить, баловать или опекать маленькую Клементину.

Иногда, когда ей полагалось размышлять над своими грехами, девочка мыслями возвращалась назад, так далеко, насколько воспоминания могли унести ее, так далеко, что она еще не знала о ковбоях.

Наверное, ей было года четыре в то лето, когда дед взял Клементину в белильный цех и она увидела, какой может быть жизнь.

У дедушки Паттерсона было улыбающееся лицо, румяное, как переспелое яблоко, и большой живот, который постоянно трясся от громкого гулкого смеха. Отцу матери принадлежали многочисленные фабрики по окраске тканей, и в тот день он пригласил внучку и дочь на прогулку в деревню, где держал свою белильную: огромное кирпичное строение с изрыгающей дым трубой. Внутри громадные булькающие чаны испускали клубящиеся облака пара. Сотни труб опутывали потолок подобно паутине, и с них капало на голову. От испарений щипало в носу и слезились глаза. Мама сказала, что белильная напоминает ей ад с котлами, но Клементине она понравилась. Грохочущий шум, ужасная вонь, давка и сутолока – тут кипела настоящая жизнь. Даже сейчас, думая о полноте жизни, Клементина представляла ту суматошную зловонную белильную. Она сразу полюбила то место и с едва сдерживаемым волнением ждала, когда сможет снова туда вернуться, но так и не дождалась.

В любом случае то лето было магическим, поскольку мама много улыбалась и у нее начал расти живот, как у дедушки Паттерсона. Кухарка сказала, что миссис Кенникутт носит ребенка, но Клементина не верила в это до того дня, пока мама не взяла ее руку и не позволила ощутить толчок ножкой под туго обтягивающей выступающий живот желтой хлопчатобумажной тканью утреннего платья.

Клементина рассмеялась от удивления.

– Но как ребеночек смог попасть внутрь?

– Тсс! – поругала ее мать. – Никогда не задавай таких неприличных вопросов!

Тем не менее обе расхохотались, когда малыш снова толкнулся.

Клементина всегда улыбалась, вспоминая, как они с мамой вместе смеялись. Но у мыслей есть особенность перетекать из одной в другую, и в ее воспоминаниях смех перерастал в крики, шорох шагов по коридору посреди ночи и перешептывания слуг у двери детской, мол, жена преподобного, по всему видать, умирает, и уже утром маленькая Клементина станет бедной сироткой, лишившись матери.

Той ночью Клементина неподвижно лежала в своей постели, слушая мамины вопли. Смотрела, как растаяли тени и сквозь листья вязов в парке забрезжил солнечный свет. Улавливала чириканье воробьев, скрежет и грохот повозки с молоком. И вдруг крики прекратились.

«Утром» , – как шептали под дверью. Утром ее мама будет мертвой, а она станет сиротой.

Солнце светило уже несколько часов, когда к ней пришел преподобный Кенникутт. Хотя он иногда и пугал ее, Клементине нравилось, как выглядел отец. Он был таким высоким, что, казалось, его голова доставала до неба. Длинная густая борода внизу раздваивалась, и концы закручивались кверху, подобно ручкам крынки. Борода была того же цвета, что и волосы на голове — блестяще-черной, как пролитые чернила. Глаза отца тоже сияли, особенно по вечерам, когда он приходил, чтобы помолиться с дочерью. Он говорил гулким голосом, напоминающим вой ветра в деревьях. Клементина не понимала всех благочестивых слов, но любила их звучание. Преподобный рассказывал, как каждый день Бог судил праведных и гневался на нечестивых, и она думала, что, должно быть, ее папа и есть Бог, ведь он такой большой и величественный, и ей очень хотелось порадовать его.

– Пожалуйста, отец, – сказала Клементина в тот день, стараясь держать глаза смиренно опущенными, хотя в груди щемило от нехватки воздуха. — Я стала бедной сироткой?

– Твоя мать при смерти, – ответил он, – а ты думаешь только о себе. Ты полна греховности, дочь. Полна такой дикости и своевольности, что иногда я боюсь за твою бессмертную душу. «Если же око твое будет худо, то и все тело твое будет темно» .