Уильям Локк - Сумерки жизни

Неведение моей молодой девицы очаровательно; оно нас сближает. Молодые оксфордские девицы, которые станут распространяться перед тобой о прелести своих бесед с милым профессором, плохо знают, какие злые сатирические мысли они оставляют после себя в голове милого профессора. Но эта, право, ни малейшего желания не имеет научить меня чему-нибудь. Подумай только! Она совсем из эпохи Гомера. Я сказал ей, что она мне напоминает Навзикаю. Вместо того, чтобы ухватиться за это, как за предлог для пространной речи о новых теориях женского образования, она мило спросила меня, кто такая Навзикая. Это поразительно! Одним словом, мой милый Рейн, если ты дорожишь местом, которое занимаешь в сердце твоего старика отца, ты должен возможно ускорить свой обещанный приезд".

Этот старый ученый, сердце которого завоевала Фелиция, был заметной фигурой в пансионе. Все дамы знали, что он был профессор, страшно ученый, и что он писал научное сочинение, ради которого половину своего времени проводил среди заплесневелых рукописей библиотеки женевского университета. Вследствие этого они смотрели на него с известным благоговением. Они почти не видели его, если не считать того времени, когда все собирались к столу, и тогда только те, кто сидел недалеко от него, могли вдоволь пользоваться его обществом. Иногда, в редких случаях, он после обеда являлся в салон, где садился за пикет с госпожой Попеа, явно изысканное поведение которой в таких случаях служило предметом злорадного удовольствия для прочих. Но обычно он удалялся к себе в комнату, к своим занятиям.

Нельзя не указать, что он пользовался большой известностью как ученый, которого чествовали и приветствовали в любом общественном собрании. В зрелых летах он занимал профессорскую кафедру в шотландском университете, от которой через несколько лет ему пришлось отказаться из-за климата и расстроенного здоровья. В настоящее время он был занят критической работой, касавшейся швейцарских реформаторов и требовавшей тщательного исследования документов. Он провел уже последнюю часть лета в Цюрихе, где разбирал рукописи Цвингли, а теперь был занят в Женеве разбором сокровищ, имевших отношение к кальвинистам. Как долго будет продолжаться его работа, зависело от того, насколько быстро он будет подвигаться вперед. Но так как он оставил свой домик в Оксфорде на год, а спокойная жизнь в пансионе Бокар пришлась ему по душе, он решил оставаться в Женеве продолжительное время.

Среди разноплеменной женской праздности он своей ученостью и занятиями представлял странную аномалию. Смутно это чувствовали все женщины. Его наружность также заметно выдвигала его, как фигуру, которой не место среди банальностей, вокруг которых сосредоточивался их интерес. Некогда сильный и полный мужчина, он в свои 72 года сохранял бодрый и здоровый вид. Волосы его, редкие спереди и длинные, были еще черны, как и густые брови, из-под которых сияли блестящие черные глаза. Мрачная глубина последних и значительные морщины темного квадратного лица придавали ему в моменты отдыха суровое выражение. Но когда улыбка или игра воображения или оживление освещали это лицо, оно похоже было на гранитный утес, на который пал луч солнца. В этом чудесном превращении было нечто дикое, непонятное. А по временам прямо из сердца проникала в глаза несравненная мягкость, которая делала прекрасным его старое лицо. Но превращения эти не происходили в угоду пансионным дамам.

Однако свежий инстинкт молодой девушки разгадал эту скрытую ласку и вызвал ее наружу. Это была естественная близость, которая делала более радостной жизнь обоих. Природный юмор старого ученого, его тонкое живое воображение невольно будили в ней веселые мысли и слова. Время, проводимое за столом, бывшее некогда такой пыткой, когда есть приходилось под вихрем полупонятных банальностей, сыпавшихся из уст госпожи Бокар, приобрело особое очарование. Вместо того, чтобы сидеть робко и молчаливо, она смеялась и шутила напропалую. Перемена эта была так заметна, что однажды, когда между профессором и ею возник шуточный спор по поводу правильного раздела груши пополам, госпожа Попеа подняла в изумлении брови и толкнула свою соседку фрау Шульц.

— Таковы женщины! Мужчина, пусть это будет мумия, лишь бы это была особа мужского пола!

— А что касается мужчин, то все они на один покрой, — подхватила фрау Шульц на своем грубом южно-германском наречии. — Покажи им хорошенькое личико, и, не взирая на свой возраст, они уже пылают…