Анри де Ренье - Необыкновенные любовники

Альберто поднялся, с усилием сделал несколько шагов и снова упал в кресло. Он сказал мне:

— Кончено, ее больше нет. Черви завершили свое подземное дело. Я боролся изо всех сил и больше не могу. Они пожрали тело Джульетты в ее могиле, они разрушили его в моей памяти. Она прах; она забвение. Я присутствовал, минута за минутой, при этом двойном исчезновении. Я чувствовал, как крошится тело и как растворяется воспоминание. Если бы я открыл ее гроб, я нашел бы там лишь неясный прах, подобный тому пеплу, который она оставила в моих мыслях. Закрыв глаза, я не вижу ее больше; она стала для меня темной и покрытой мраком.

На следующий день он добавил:

— Если бы я ее увидел снова, хотя бы на одно мгновение, неподвижной и бездушной, какой ты изваял ее когда-то в мраморе, мне кажется, что она возродилась бы во мне. Мои глаза восприняли бы ее форму, и моя душа вернула бы ей жизнь. Ах, зачем ты отдал статую Конрадо!

Еще несколько дней спустя он сказал мне:

— Ах, ты причинил большое несчастье.

Потом он пробормотал несколько невнятных слов. Зубы его скрежетали. Он быстро шагал взад и вперед; выбившись из сил, он опять сел, и Я услышал его бормотанье:

— Я пойду, я пойду, я пойду…

Он ушел. Что произошло между двумя Коркороне? Как случилось, что Альберто проник к Конрадо? Никто этого не мог узнать. Только их нашли обоих утром мертвыми у ног статуи Джульетты. У одного в сердце — лезвие кинжала с жемчужиной на рукояти; у другого в горле — лезвие кинжала с рубином на рукояти; и их двойная кровь слилась на плитах в одну красную лужу.

Высохшее пятно еще виднелось там, когда на обратном пути с кладбища я посетил дворец Конрадо. При входе туда я никого не встретил. Под моей одеждой я спрятал крепкий молоток. Я проник в залу, где находилась статуя. Я посмотрел на нее в последний раз, потом поднял руку и тяжело ударил.

С каждым ударом от мрамора отлетали куски, и он покрывался белыми рубцами. Благородный камень кричал или стонал от обиды, смотря по тому, ударяло или царапало его железо. Он сопротивлялся моим усилиям всей своей живой твердостью. Это была скорее битва, чем разрушение. Острый осколок отскочил мне в лоб; выступила кровь. Какая-то ярость, сменившаяся затем диким бешенством, охватила меня. Порой мне становилось стыдно, как если бы я бил женщину. Порой мне казалось, что я защищаюсь от врага. Я испытывал странный гнев, нечто безумное, непонятное. Я неистово дробил груди, округлость которых выщербилась. Руки были разбиты; я принялся за колени; сначала надломилась одна нога, потом другая, и статуя покачнулась; она рухнула ничком на плиты пола. Теперь это была лишь бесформенная глыба. Пощаженная голова откололась и подкатилась к моим ногам. Я поднял ее. Она была тяжела и совершенно не тронута. Я завернул ее в свой плащ и вышел из города.

Я шел долго. Моттероне отливал мертвенно-синим светом среди охровой долины. Я направился в горы. Достигнув соснового леса, я стал на колени и начал рыть землю. Я положил в нее мраморную голову, сначала поцеловав в губы ее губительную и смертоносную красоту. Там покоится она и теперь, среди красных стволов, где смола как будто плачет благоуханными и прозрачными слезами.

Первым следствием смерти г-на де Ла Томасьера было то, что в убийстве обвинили г-на д'Эгизи. Обстоятельства складывались так, что всеобщее подозрение падало именно на него. 11 сентября 1687 года г-на де Ла Томасьера нашли в разорванной одежде, с черепом, проломленным под волосяным убором парика, в местности, называемой перекрестком Жиске, в имении г-на д'Эгизи. Поведение этого дворянина по отношению к г-ну де Ла Томасьеру позволяло думать, что именно он, скорее, чем кто-либо другой, мог так расправиться с человеком, вызвавшим, как все знали, его злобу и ненависть. Г-н д'Эгизи позаботился обнаружить эти свои чувства и довести до всеобщего сведения то оскорбление, которое позволил себе по отношению к его особе г-н де Ла Томасьер. Его обида стала общим достоянием, и теперь он испытывал, сколь неудобно слишком громко высказывать свои чувства и всем поверять личные недовольства, которые более приличествует держать при себе.

Как бы ни был раздражителен и приметно сварлив г-н д'Эгизи, все же от колкости и неуживчивости его характера было еще далеко до преступления, которого ничто не могло извинить, даже выставленное им на вид оскорбление, на которое жаловался этот мстительный дворянин.