Симона Вилар: Лесная герцогиня

Их лошади затоптались, заставив их разомкнуть объятия. Все еще тяжело дыша, счастливые, они во тьме глядели друг на друга.

— Я люблю тебя, — сказала Эмма.

— Я знаю, — ответил он. — Поэтому и приехал за тобой.

— Нет, ты приехал потому, что тоже любишь меня.

Он засмеялся.

— О да! Да! Это так, рыжая. И теперь я тебя никому не отдам.

Так же, смеясь, они пришпорили лошадей и поехали догонять остальных.

Гуруглая зала пограничной башни была совсем новой, выстроенной из светлого нормандского известняка, еще не успевшего потемнеть от копоти, с недавно вставленными в оконные переплеты тонкими кусочками слюды. Может, поэтому, несмотря на монолитные стены и внушительные арки, зала казалась такой просторной, светлой, чуть розоватой в отблесках пламени. Но нормандским воинам, сгрудившимся у очага, казалось, что свет исходит от прекрасной рыжеволосой женщины, что сидела у огня и пела, подыгрывая себе на лире. Она была необыкновенно красива, ее темные глаза лучились счастьем, а улыбка ослепляла белизной. И суровые глаза северных воинов теплели, черты смягчались, они улыбались, прислушиваясь, как взлетает и опускается, будто порхает, чарующая песнь.

— Наша Птичка вернулась!..

Эмма пела:

С шумом ветра в даль былую отпущу свою кручину, Луч закатный вслед за солнцем унесет ее в пучину. Стану я, подобно чайке, легкой, быстрой и парящей, Все минувшее забуду, стану жить лишь настоящим…

Ее сильный бархатный, богатый переливами голос завораживал слушателей. А Эмма сама словно заново открывала в себе желание петь, наслаждаться, быть счастливой и верить в будущее.

Счастье… Оно было с ней всю их долгую дорогу, пока они пробирались сквозь заснеженные леса, петляли по дорогам, избегая разъездов, ночевали в сыром лесу, терпели холод и голод. Но что значили эти трудности в сравнении с той великой радостью, которая переполняла ее, не помещалась в ней. Она не обращала внимание на нытье короля Карла, едкие замечания фаворита Аганона, на зависть в глазах Этгивы. Эмма смеялась, шутила, пела, и все ее спутники казались ей милыми, чуть забавными, она даже жалела их.

А потом леса закончились, и они расстались.

Карл напоследок сказал Ролло:

— Ты спас меня из плена, поэтому можешь беспрепятственно ехать через мои владения. Но помни: я не забыл об участи моей дочери Гизеллы, которую вверил тебе и которую ты погубил. И что бы ни связывало нас — мы навсегда останемся врагами.

Ролло даже не глядел на короля, поправлял шапочку на рыжих кудряшках сидевшей пред ним дочери. Улыбнулся, когда она, подняв румяную мордашку, невинно спросила:

— Он уезжает? Вот и хорошо. Противный злой дядька!..

— Тс-с, Герлок, сердечко мое. Этот человек все-таки твой двоюродный дедушка и наш король.

Потом он взглянул на надменно-обиженно выпятившего нижнюю губу Простоватого.

— Я бы смог, Каролинг, считать тебя своим врагом, если бы ты не был столь ничтожен. Но тем не менее я не забыл, что ты позволил своим людям помочь Эврару освободить меня. И я сумею быть благодарным.

Король почел ниже своего августейшего достоинства ответить варвару. Исподлобья наблюдал, как по-приятельски простились с Роллоном королевские рыцари.

Потом они вновь тронулись в путь — Ролло, Эмма, их дочь с простодушной нянькой из арденнской глуши, не перестававшей удивляться, до чего же велик мир и бесконечна дорога, молчаливый Эврар. Маленькая Герлок в основном ехала с отцом. Он ей нравился. Об этом она и поведала Эврару.

— Мой папа Ролло куда лучше, чем тот худой старик, который был в Стене.

Однако вежливо добавила, зная, что неприятный старик умер:

— Мир его праху.

Ролло смеялся до колик. Смесь заученных манер и детской непосредственности восхищала его.

— Настоящая христианская принцесса. Но глаза у нее скандинавские, глаза моей матери. Герлок дивно похожа на нее, я сразу это увидел, когда Мумма вынесла ее ко мне.

— Нет, она похожа только на меня! — смеялась Эмма, даже показывала Ролло язык.

Теперь она все время дурачилась, шутила, тормошила его, ластилась к мужу. Мумма таращилась на нее, словно не узнавая в этой взбалмошной девчонке ту достойную даму с полными печали глазами, что когда-то приняла ее в дом в далеком арденнском селении. Даже недоуменно смотрела на Эврара.

Эврар порой ворчал:

— Что я буду делать в Нормандии? Это край воинов, и стариков, отслуживших свое, там не любят.

Ролло хлопал его по плечу так, что мелит едва не валился на холку лошади.