Анн Голон: Анжелика

Вдруг слезы ручьем хлынули из ее глаз, и она вынуждена была прислониться к стене дома, чтобы не упасть.

— О, Жоффрей, любовь моя, — прошептала она. — Теперь ты знаешь, вертится Земля или нет… Будь счастлив в вечности!

Боль во всем теле стала нестерпимой. Внутри у нее словно что-то оборвалось. Она поняла, что сейчас начнутся роды.

До Тампля было далеко. Бредя по улицам, она заблудилась. Оглядевшись, она увидела, что находится у моста Парижской богоматери. Как раз в этот момент на него въезжала какая-то повозка. Анжелика окликнула возчика.

— Я больна. Не могли бы вы отвезти меня в городскую больницу?

— Я как раз туда и еду, — ответил извозчик. — За грузом для кладбища. Я вожу мертвецов. Садитесь, красавица.

— Как вы назовете его, дочь моя?

— Кантор.

— Кантор? Это же не христианское имя.

— А мне все равно, — сказала Анжелика. — Дайте мне моего ребенка.

Она взяла ребенка из рук мужеподобной повитухи, которая встретила его в этом печальном мире — красный, еще мокрый живой комочек, завернутый в лоскут от грязной простыни.

День еще не кончился — разукрашенные часы Дворца правосудия не успели пробить полночь, когда сын казненного графа появился на свет.

Сердце Анжелики было опустошено. Тело разбито, истерзано. Все в ней кровоточило, и душа и тело. Прежняя Анжелика умерла вместе с Жоффреем де Пейраком. Но вместе с маленьким Кантором родилась новая женщина, в которой сохранились лишь крохи поразительной нежности и наивности былой Анжелики.

Все то дикарство и непокорность, которые таились в необузданной девочке из Монтелу, вдруг всколыхнулись в ней, черным потоком вырвались наружу через открытую рану ее отчаяния и ужаса.

Она рукой оттолкнула от себя лежащую рядом с ней тщедушную женщину, которая вся горела и тихо бредила. Но вторая ее соседка — ее Анжелика тоже оттеснила к краю постели — запротестовала. У нее еще утром началось кровотечение. Анжелику мутило от тошнотворного запаха крови, которой был пропитан весь тюфяк.

Анжелика натянула на себя второе одеяло. Женщина снова что-то протестующе пробормотала.

«Все равно, обе они обречены, — думала Анжелика. — Так пусть хотя бы я и мой ребенок попытаемся согреться и выжить».

Еще не вполне придя в себя, лежа в зловещей темноте на своем убогом ложе, Анжелика широко открытыми глазами глядела сквозь рваный полог на желтый свет сальных свечей.

«Как все странно, — думала она. — Умер Жоффрей, а в ад попала Анжелика».

В этой преисподней, насыщенной густым, как туман, омерзительным запахом испражнений и крови, слышались плач, стоны, жалобы. Пронзительный крик новорожденных не прекращался ни на секунду. Казалось, будто поют какой-то бесконечный псалом — то громко, то потише, то вдруг с новой силой, уже в другом конце палаты.

Воздух был ледяной, несмотря на переносные жаровни, расставленные в коридорах — все тепло уносили сквозняки.

Анжелика начинала понимать, каким страшным опытом порожден ужас бедняков перед больницей.

Разве это не преддверие смерти?

Как выжить здесь, среди этого скопища болезней и нечистот, где выздоравливающие лежат вместе с заразными, где хирурги оперируют на грязных столах бритвами, которыми перед тем брили бороды клиентов в своих цирюльнях?

Близился рассвет. Колокола зазвонили к ранней мессе. Анжелика вспомнила, что обычно в этот час монашки кладут перед воротами больницы мертвецов, чтобы их погрузили на повозку и отвезли на кладбище Невинных. Скупые лучи зимнего солнца, возможно, осветят готический фасад этой старинной больницы, но они уже не смогут оживить зашитые в саваны трупы.

Окутанная поднимающимся с реки туманом, городская больница на своем острове посреди Сены — этой водной артерии, снабжавшей Париж и служившей стоком всех нечистот, — напоминала идущий навстречу заре корабль с проклятым грузом.

Кто-то отдернул полог. Два санитара в запятнанных халатах оглядели трех лежащих на кровати женщин, подняли ту, что истекала кровью, и положили ее на носилки.

Анжелика увидела, что несчастная мертва. На носилках уже лежал трупик ребенка.

Анжелика посмотрела на свое дитя, которое она прижимала к груди. Почему он не плачет? Может, он тоже мертв? Нет, он спит, сжав кулачки, и личико у него спокойное, даже забавное для новорожденного. Малыш и не подозревал, что он — дитя горя и нищеты. Его личико напоминало бутон розы, а головка была покрыта светлым пушком. Анжелика то и дело будила его, боясь, что он умер или умирает. Он раскрывал свои мутные голубоватые глазки и тут же снова засыпал.