Марина Струк - Обрученные судьбой

На его плечо опустилась широкая грубая ладонь, но Владислав даже ухом не повел. Он разобрал шаги Ежи, своего дядьки, едва тот только ступил на ступени терема — так грохали гвозди его сапог по дереву, громко скрипела лестница под его весом. Но, несмотря на то, что Ежи выглядел крупным увальнем, этаким типичным шляхтичем, ценящим хороший стол и горячительные напитки и частенько злоупотребляющим и тем, и другим, воином он был опасным для противника. В бою многие судили по внешнему виду, и быстро принимали смерть от меча этого на вид неповоротливого поляка.

— Мы ждем твоего знака, Владек, чтобы начать, — тихо сказал Ежи, прекрасно понимая, какие чувства ныне бушуют в душе его воспитанника. — Скоро будет полдень, слишком жарко для похода в эту пору. Надо торопиться.

Уже после, когда над некогда богатой усадьбой боярина Северского вовсю полыхал огонь, пожирая многочисленные постройки и нажитое добро русского (Владислав не позволил свои людям даже копейки взять из сундуков боярина), Ежи повернулся к напряженно всматривающемуся в полыхающий огонь рыцарю.

— Что мы будем нынче делать? Куда пойдем? Обратно в Белоброды?

Владислав лишь покачал головой в ответ на вопрос своего дядьки. Возвращаться домой он не желал. Не сейчас, когда в груди бушевал огонь ярости и возмущения бесчинству сделанным русским, уничтожая все хорошее, что только смогла привить шляхтичу мать-протестантка, стремясь воспитать его столь отличным от своих пасынков, алчных, жадных, бездушных, обожающих войну и многочисленные шляхетские попойки.

— На Москву пойдем, к Зборовскому {6} , - коротко ответил Владислав, по-прежнему не отрывая глаз от огня, полыхающего над деревянными постройками и воротами. Уже давно обвалился женский терем и второй этаж боярских хором. Уже давно обвалились сколоченные балки, на которых поляки повесили изувеченное тело того, кто только недавно был Матвеем Северским, хороня его в куче пепла, в которую превратится скоро его родовая вотчина. — Деревня ваша. Быдло тоже. Что хотите, то и делайте с ними. Но я хочу, чтобы и деревню сравняли с землей. Чтобы никто и никогда не узнал, что тут когда-то была вотчина.

— И церковь палить? — спросил Ежи едва слышно. Владислав даже головы не повернул в его сторону, лишь крепче сжал поводья, что костяшки пальцев побелели.

— И церковь. Ее Бог так слаб, что защитить ее не смог. Так что он сможет сделать мне за поругание своего дома? Все! Все уничтожьте, спалите дотла! Все!

Владислав дернул поводья и пустил коня к самому огню, едва удерживая того на месте, столь близком к пламени. Он размахнулся и кинул в огненные языки полоску шелка, что сжимал в ладони, чувствуя легкую боль от маленьких жемчужных камешков. Огонь тут же принялся за новую жертву, мигом уничтожив небесно-голубой шелк.

Небесно-голубой. Как ее глаза.

Мать была права, когда наставляла его: «Никого и никогда не пускай в свое сердце. Коли сумеешь сделать это, никто и никогда не разобьет его тебе!» А отец не ошибался, когда говорил, что русские не имеют совести и души, что вера их неистинна, а сами они лживы и подлы, как гиены. Он забыл об этих истинах, что слышал с самого детства, и вот каков результат.

Позади Владислава раздались дикие крики ужаса и боли, вытаскиваемых из своих укрытий и схрон крестьян, что надеялись спастись там от острых мечей поляков, громкое гиканье налетевшей на деревню польской хоругви {7} , будто спущенной с цепи, но он не повернулся взглянуть на творимое его войском действо.

— Милости! Милости! — кричали за его спиной женщины, но Владислав остался глух к их мольбам. В его сердце нет более милосердия ни к кому, даже к невинному младенцу. Ведь то дитя, что она носила перед тем, как уйти в мир иной, погибло вместе с ней. Значит, нет милосердия на этой земле, и он не будет вспоминать о нем.

Он утопит Московию в крови за ее смерть. Только кровь будет способна погасить то пламя ярости, что разгорается в его груди все больше и больше. Много, много крови. Ибо не осталось милосердия и сострадания в его душе. Только ярость. Страшная, пожирающая изнутри ярость, требующая отмщения!

1. Дружина (старорусск.)

2. привидение, призрак, галлюцинация. Блазень (от "блазить, блазнить, блазниться" — чудиться, мерещиться) — видение, привидение, которое по форме появления и проявления ближе всего к покойникам, домовому

3. обедневший шляхтич, чьё вооружение и конь принадлежат богатому шляхтичу, в чьей родовой хоругви он состоит