Сара Рэмзи - Запретные наслаждения

После ухода Эмили Мадлен сосредоточилась на том, что ей предстоит пережить в ближайшие несколько дней. Она хотела действовать немедленно, ожидание раздражало ее. Но уже завтра она отправится на бал, и Фергюсон будет сопровождать ее. Элли ничего толком не рассказала о том, как проходят вечера у Вестбрука. Мадлен подозревала, что там ей откроются такие аспекты жизни высшего света, о которых раньше даже не догадывалась.

Но она пойдет туда, она сделает все что угодно, чтобы нелепые слухи не могли навредить Фергюсону и он смог жениться на ней. Послезавтра она будет знать, увенчался ли их план успехом. И если да, начнется настоящая жизнь, сбудутся ее мечты.

— Мне все равно не нравится все это! — пробормотал Фергюсон, пока их карета медленно тянулась к особняку Вестбрука в череде других экипажей.

Мадлен плотнее закуталась в плащ, напоследок наслаждаясь теплом, прежде чем снять его в вестибюле и остаться в наряде, который создан для того, чтобы восхищать, а не для удобства.

— Тебе хочется, чтоб тебя считали убийцей?

— Я действительно могу убить кого-нибудь, кто будет на тебя пялиться. А таких будет достаточно. Легко потерять голову, увидев тебя в таком наряде.

— Только не говори, что ты не видел подобных нарядов, — сказала Мадлен, и щеки ее зарделись.

— Не видел! — отрезал он. — Когда я сегодня забирал тебя, мне хватило одного взгляда, чтобы возникло желание потащить тебя по лестнице наверх. А в атмосфере бала… Должен предупредить: не знаю, долго ли я смогу сдерживаться и не приставать к тебе.

Его глаза обжигали не меньше, чем слова, и она почувствовала, как тепло разливается внизу живота. По дороге из Лондона они почти не разговаривали, что, пожалуй, было к лучшему: он парой слов способен был зажечь в ней такое желание, что они могли бы так и не добраться до ричмондского поместья Вестбрука.

Когда карета остановилась, Фергюсон, помогая ей выйти, вместо того чтобы подать руку, обхватил ее за талию. Пока он медленно опускал ее на землю, продолжая прижимать к себе, сквозь тонкую ткань платья она ощущала рельеф его мускулатуры и сожалела, что нельзя развернуться и уехать обратно.

— У меня тоже может не хватить выдержки, — прошептала она, читая в его взгляде то же желание: посадить ее обратно в карету и приказать кучеру везти их домой.

— Если в течение первого часа мы попадемся на глаза достаточному количеству людей, можно будет сбежать пораньше и немного побыть наедине.

Верный своему обещанию, Алекс поддержал их план, хотя он и показался ему полным безумием. Однако он пригрозил, что проследит за тем, чтобы Мадлен вернулась не слишком поздно. Это значило, что чем меньше времени у них отнимет маскарад, тем больше останется его для них двоих.

— Oui, monsieur le duc [23] Да, господин герцог (фр.). , — сказала она, превращаясь в Маргариту.

Он взял ее под руку и повел по парадной лестнице. Лакей принял плащ Мадлен и пальто Фергюсона, и она тут же услышала, как вокруг них зашептались. Что ж, отлично! Если ей удалось сразу привлечь к себе внимание, меньше времени понадобится на то, чтобы возвращение Маргариты стало триумфальным.

— Монсеньор, как я выгляжу? — спросила она, медленно поворачиваясь перед ним.

Это было истинным кокетством, чего в другой ситуации она бы никогда себе не позволила, тем более что понимала, как выглядит со стороны: ткань, столь плотно обтягивающая тело, что сквозь нее рельефно проступали ее затвердевшие соски, была почти прозрачной; прическу из напудренных волос — также и для того, чтобы скрыть их подлинный цвет, — венчала гранатовая диадема, символизирующая кроваво-красные зерна, погубившие Персефону. Хотя от колосьев пшеницы пришлось отказаться — слишком непрактично! — их отсутствие отчасти компенсировал браслет из живых цветков мака, а стилизованные котурны добавляли ей несколько дюймов роста, что было не в последнюю очередь продиктовано необходимостью соответствовать привычному росту Маргариты, которая на сцену всегда выходила на высоких каблуках. Облик завершала кружевная нижняя юбка, на пару дюймов выступающая из-под платья, что считалось крайне непристойным, но было меньшим из зол, поскольку длина платья была скандальной.

Она повернулась к Фергюсона как раз в тот момент, когда он сглотнул. У него был такой вид, словно его ударили по голове. Наконец он сказал:

— Ты самая прекрасная женщина из всех, кого я когда-либо видел!

Это не было вежливой лестью, из которой обычные великосветские комплименты в основном и состоят. Он был так искренен, словно это были его последние слова перед казнью. Она в его искренности уже не сомневалась, однако его признания не переставали ее волновать.