Александр Дюма - Цецилия

Тут перед Цецилией, как сквозь молнию, блеснул этот великий, шумный и ревущий океан, который омывал ее ноги в то время, как она под руку с Генрихом гуляла в Булони, по прибрежью.

Она поблагодарила чиновника за его сведения и вышла.

Теперь для Цецилии все объяснилось: во все продолжительное время, прошедшее со времени смерти Генриха и проведенное ею в ожидании; отыскивали место ее жительства; эти розыски производились как обычно производятся розыски, в которых не принимают участия; известие о смерти Генриха было напечатано в журналах, но Цецилия не читала журналов; наконец как-то вздумали собрать рассыльных и спросить их, тогда один из них объявил, что восемнадцать месяцев тому он относил письма к одной девице Марсильи, жившей в улице де Кок, в доме под № 5.

Цецилия возвратилась домой, вошла на свой пятый этаж и собиралась позвонить, когда заметила, что дверь открыта; она отворила дверь и, думая, что Аспазия вышла к кому-нибудь из соседей, оставила дверь по-прежнему незапертой.

Первой заботой ее было пойти к маркизе; маркиза лежала, положив голову на подушки, и спала.

Цецилия вошла в свою комнату.

Она прямо подошла к бюро, заключавшему все ее сокровища, то есть письма Генриха.

В числе этих писем она нашла то, которое он писал ей из Булони, и опять прочла следующие строки.

«Великая, прекрасная вещь море, когда на него смотришь с глубоким чувством в сердце! Как соответствует оно всем высоким мыслям; как в одно и то же время оно утешает и печалит; как оно возвышает от земли к небу; как оно заставляет понимать малость человека и величие Бога!

Мне кажется, что я согласился бы навсегда остаться на этом берегу, где мы бродили вместе с вами и где, мне казалось, что, поискав хорошенько, я мог бы найти следы ног ваших. Зрелище, бывшее у меня перед глазами, наполняло величием мое сердце. Я любил вас нечеловеческой любовью, я любил вас, как цветы с возвращением весны любят солнце, как море в прекрасные летние ночи любит небо.

О! В это время, Цецилия, — да простит мне Господь, если это хула гордыни! — но я презирал стихии, не властные разделить нас, даже посредством смерти. Как если все соединяется и сливается в природе — благоухание с благоуханием, тучи с тучами, жизнь с жизнью, почему же и смерти не соединиться со смертью, и если все оплодотворяется через соединение, почему смерть, одно из условий природы, одно из звеньев вечности, один из лучей бесконечного, почему смерть должна быть бесплодна? Бог не создал бы ее, если б она должна была служить только средством к истреблению и, разъединяя тела, не соединять душ.

Итак, Цецилия, и сама смерть не могла бы разлучить нас, потому что Священное писание говорит, что Господь попрал смерть.

Итак, до свиданья, Цецилия, до свиданья, может быть, в этом мире и, наверное, в будущем!»

— Да, да! Бедный Генрих, — шептала Цецилия, — да, ты был совершенно прав, да, до свиданья, наверное!

В это время Цецилия услышала крик в комнате маркизы.

Она побежала и в коридоре наткнулась на Аспазию, которая бежала к ней, бледная и безгласная.

— Что такое, что случилось? — вскричала Цецилия. И видя, что служанка маркизы ничего ей не отвечает, она кинулась в комнату своей бабушки.

Голова маркизы сползла с подушек, и руки свесились с постели.

— Бабушка! — вскричала Цецилия, схватив ее руку. — Бабушка!

Рука маркизы была холодна.

Цецилия подняла ее на подушки и, целуя несколько раз, заклинала отвечать ей, но все было напрасно: маркиза была безмолвна и холодна; маркизы более не существовало.

В то время как Аспазия вышла на минуту, с маркизой случился апоплексический удар.

Когда Цецилия вошла в комнату и увидела ее, все уже было кончено.

Цецилия думала, что она спит: она умерла.

Но умерла без всякого страдания, не произнеся ни одной жалобы, не сделав ни одного движения; умерла, как она жила, столько же заботясь о смерти, сколько она заботилась о жизни; умерла в то время, как жизнь в первый раз могла показаться ей трудной и, может быть, горькой.

Странное дело, что когда два сильных несчастья разом поражают одно и то же лицо, одно защищает душу от действия другого; одно из этих несчастий, может быть, убило бы Цецилию; перед обоими она восстала и ободрилась.

К тому же, может быть, смерть Генриха внушила ей какое-нибудь роковое намерение, исполнение которого приблизилось смертью бабушки.

При виде маркизы Аспазия объявила, что горесть ее так велика, что она не может ни минуты больше оставаться в этом доме.