Тери Браун: Зимний цветок

Хочу поделиться с тобой приятными новостями. Я написала статью об алтее — из тех самых научных статей, что так занимали нас с отцом, а на вас с Ровеной наводили смертельную скуку, помнишь? Так вот, я отправила работу в «Ботанический вестник». И что ты думаешь? Она понравилась редактору! Мне даже прислали чек на десять фунтов, а редактор выразил интерес к последующим статьям! Видишь, отец не зря брал меня с собой на лекции. Возможно, когда-нибудь я тоже стану известным ученым, поскольку теперь понимаю, что ботаника — мое призвание. Я не стала никому говорить, милая Пруденс, все равно они не поймут…

Виктория остановилась и со всхлипом втянула воздух. Горе по отцу грозило перелиться через край, но она взяла себя в руки и закончила письмо:

Скучаю по тебе так сильно, что не выразить словами.

Она снова запнулась, не зная, стоит ли упоминать Ровену, но потом передумала. Пусть старшая сестра сама ищет пути примирения. Виктория твердо знала одно: для нее жизнь без лучшей подруги становится невыносимой.

С нетерпением жду ответа.

Затем пожевала кончик вечного пера и добавила строфу из поэмы Элизабет Браунинг «Мое сердце и я»:

Вот так. Теперь письмо закончено. Виктория убрала ручку с чернильницей и оставила листок сохнуть на столе. Затем встала и потянулась. Ей хотелось ринуться в заброшенное крыло и без промедления приступить к работе над следующей статьей, но Виктория понимала, что слишком взбудоражена. И тут она вспомнила о человеке, которого новости наверняка приведут в восторг. Надо рассказать няне Айрис — ведь именно она подала идею написать о лекарственных свойствах растений.

Часом позже Виктория сидела за столом в кухне пожилой женщины и с аппетитом уплетала сдобные булочки с кремом. Даже повариха тети Шарлотты, которую все звали просто Стряпуха и которая славилась своими талантами, не могла превзойти выпечку няни Айрис.

Крохотные окошки теплой, уютной кухни закрывали клетчатые занавески, а над раковиной в ряд висели кастрюли и ковшики. Тщательно вымытый каменный пол местами потрескался и истерся, но в целом небольшой дом был очаровательным. На Викторию тут всегда снисходило умиротворение.

— Чудесная новость, моя дорогая. Отец гордился бы тобой, — улыбнулась старая женщина.

Она стояла у плиты и помешивала отвратительно пахнущее варево. Тем не менее няня Айрис уверяла, что настойка поможет при трудностях с дыханием.

Виктория молча кивнула, у нее перехватило горло. Няня Айрис с пеленок растила ее отца и заодно научила всему, что сама знала о растениях, — так же как сейчас обучала его дочь.

Няня Айрис подошла к столу и погладила ее по голове. Хотя в ее присутствии девушка всегда ощущала себя ребенком, а не уверенной в себе молодой женщиной — образ, к которому Виктория стремилась изо всех сил, — от ласки няни Айрис неизменно становилось тепло на душе. Когда с ней носились Ро и Пру, она, как правило, обижалась на покровительственное отношение.

Вытерев руки о накрахмаленный белый передник, няня принялась перечитывать письмо, хотя просмотрела его уже трижды. Виктория сияла от счастья. Правильно она сделала, что пришла сюда.

Неожиданно пожилая женщина нахмурилась:

— А почему ответ адресован В. Бакстон, а не Виктории? Да еще и с припиской «многоуважаемый»?

Девушка запила последний кусочек булочки чаем.

— Хм? А, да. Я подумала, если подписаться полным именем, кто-нибудь меня вспомнит или догадается, что я дочь сэра Филипа. Я горжусь работами отца, но все же хочу добиться признания благодаря собственным заслугам.

— Весьма похвально, — пробормотала няня Айрис. — А других причин не было?

— Ну, я подумала, что так подпись выглядит солиднее. В. Бакстон. Разве нет? — Виктория широко улыбнулась, но при взгляде на лицо старшей подруги улыбка растаяла. — Что-то не так?

— Значит, этот редактор, Гарольд Л. Герберт, не знает, что ты женщина?

— Видимо, нет, — признала Виктория. — Но разве это имеет значение?

— Нет, конечно нет, — твердо согласилась няня Айрис и потрепала девушку по руке.

Тем не менее у Виктории зародились сомнения. Если разницы быть не должно, это не значит, что ее нет.

Над Саммерсетом нависло тяжелое зимнее небо — такое же унылое и тусклое, как настроение Ровены. За несколько недель после отъезда Пру старшая сестра выработала для себя целый набор привычек, призванных как можно меньше занимать ум и сердце. В последние четыре месяца столько всего произошло: умер отец, сестры лишились дома, где провели детство, сбежала Пруденс. Пустота казалась намного предпочтительнее безустанного хора сомнений и поисков своих ошибок.