Евгения Марлитт - Дама с рубинами

— Да, кто мог бы об этом думать, Жучок! — внезапно воскликнул он, останавливаясь пред нею. — Твой дедушка был дураком и ничего не видел, а теперь словно гром грянул из ясного неба, и остается только сказать «да», как будто так и следовало ожидать.

Маргарита молча потупилась.

— Бедная малютка, какой расстроенный у тебя вид, — сказал старик, положив руки ей на голову и поворачивая ее лицо к свету. — Но это не удивительно, этого достаточно даже, чтобы вывести из себя такого старика, как я, а ты мужественно сносишь это; Герберт говорит, что ты боролась, как мужчина, как честный, мужественный товарищ, рядом с ним.

Маргарита вспыхнула и посмотрела на него, как бы проснувшись от тяжелого сна. Он говорил о событии в их семье, тогда как она думала, что его слова относятся к помолвке Герберта. Дело было плохо; ее так поглощала мысль о происходящем в данную минуту в Принценгофе, что остальное совершенно перестало существовать для нее.

— Вот увидишь, дитя мое, — снова начал дедушка, — в непродолжительном будущем в нашем вороньем гнезде нас растреплют по ниточкам, нашим сплетницам будет масса дел. Я только одно не могу понять и простить, а именно ту строгость и жестокость, с которой твой отец отрекся от своего собственного ребенка…

— Дедушка! — умоляюще прервала его Маргарита, закрывая ему рот рукой.

— Ну, ну, — проворчал он, сдвигая маленькие холодные пальчики, — я буду молчать ради тебя, Гретель; я не хочу отравлять тебе жизнь непрошенными советами и наставлениями, потому что ты сама знаешь, что вам придется многое загладить по отношению к этому мальчику и этому бедняге — старику Ленцу. Хотел бы я знать, как это он удержался, чтобы сейчас же не вмешаться в эту историю, и с самого начала не потребовать от того… твоего отца определенных прав для мальчика. Ну, да, ведь он — художник, мечтательная натура; откуда ему взять злобы и негодования!

Жена управляющего приготовила прекрасный ужин, однако Маргарита не могла есть; она угощала дедушку, оживленно разговаривая при этом, а после ужина набила ему трубку, затем уложила его книги и приготовила все, что нужно было к завтрашнему отъезду; она бегала вверх и вниз по лестнице, но вдруг остановилась у одного из окон неосвещенной комнаты верхнего этажа и прижала руку к сердцу, которое, казалось, было готово выпрыгнуть из груди. Высокие, освещенные окна Принценгофа были, казалось, совершенно близки и ярко блестели в темноте. При виде их сломилось последнее самообладание, которое Маргарита проявляла с неимоверными усилиями во время разговора с дедушкой. С громким стоном она бросилась на ближайший диван и спрятала лицо в подушки. Но тут же образы, которых она хотела избежать, еще с большей ясностью восстали пред нею; она видела счастливых веселых людей в ярко освещенных залах маленького замка, напоенных ароматом цветов; она видела невесту, белокурую красавицу, отказавшуюся от своего гордого имени ради простого чиновника, ради своей любви, и он был рядом с нею. Она вскочила и выбежала из комнаты.

Дедушка сидел на диване за столом; он, по-видимому, успокоился, потому что читал газеты и курил свою свеженабитую трубку. Маргарита взяла свое пальто.

— Я выйду ненадолго на свежий воздух, дедушка, — крикнула она в дверях.

— Иди, дитя, — сказал советник, — дует южный ветер, разряжает напряжение в природе и исправляет многое из того, что натворило холодное дыхание севера.

Маргарита вышла и прошла мимо пруда, теперь под своим снежным покровом почти не отличавшегося от дороги. В помещениях фабрики огни были уже давно потушены, во дворе было тихо, и только злая цепная собака вышла из своей будки и залаяла, когда молодая девушка выходила за ворота.

В поле свистел ветер, с наступлением ночи постепенно превращавшийся в бурю. Он трепал волосы Маргариты и обдавал ее лицо мягкой, влажной, ласкающей струей.

Было очень темно: ни одна звездочка не освещала земли; небо было покрыто тяжелыми, низко нависшими тучами, которые ночью, вероятно, должны были разразиться теплым дождем.

Куда шла Маргарита? Она подходила все ближе и ближе к свету, к тому роковому свету, на который летят бабочки, обжигая себе крылья; если бы даже там из тех окон навстречу ей выбилось яркое пламя, она все равно не могла бы вернуться… Дальше, дальше, даже на смерть, если нужно!

Она скорее бежала, чем шла, по плотно утоптанной дороге, пересекавшей поле. Снег скрипел под ее ногами; это был единственный звук, нарушавший ночную тишину. Но когда Маргарита перешла шоссе, ветер донес до нее громкие аккорды; в замке играли на рояле, за которым, вероятно, сидела невеста; ее белокурые волосы сверкали при свете люстры и красивые пальцы бегали по клавишам. Однако нет, под ее пальцами инструмент не мог издавать такие звуки: Элоиза фон Таубенек играла плохо и без души. Но кто бы ни был игравший, он, безусловно, принимал участие в торжестве, совершавшемся сегодня, потому что в его игре слышалась настоящая буря восторга и ликования.