Лаура Паркер - Отвергнутая

— Хорошо, я готов сделать это.

— Тогда уезжай немедленно, сегодня же. — Она улыбнулась, чтобы скрыть свою взволнованность. — Подумай, это будет необыкновенный праздник! Ты станешь героем!

Она, сама того не зная, коснулась истины — того, что сам Эдуардо думал о себе.

— Это снимет позор с имени моего отца. Проклятие будет снято.

Филадельфия не спросила его, что он имеет в виду, потому что видела решимость на его лице, которая влекла его в Бразилию.

Когда он поцеловал ее, она прижалась к нему всем телом. Жар его любви и страсти был как жар солнца, и она знала, что будет носить шрамы от его любви на своем сердце до конца дней своих.

Когда он положил ее на постель, у нее вырвался стон, вызванный болью.

— Любимая, я причинил тебе боль, — горестно сказал он. — Ты слишком пострадала, чтобы заниматься любовью. Но когда я вернусь, то займусь этим как следует — обещаю тебе.

С этими словами он вышел, оставив на ее губах вкус прощального поцелуя.

— Почему вы не поехали с ним?

Тайрон стоял у ее постели, обнаженный до пояса, левая сторона его груди была забинтована. Он только что попрощался с Эдуардо, который уехал на рассвете, и теперь поднялся в ее комнату за объяснениями.

— Я не могла. — Она выходила на балкон, чтобы посмотреть, как будет уезжать Эдуардо, но не стала спускаться во дворик, опасаясь, что он увидит ее слезы и останется. — Как он может смотреть на меня и не думать о своих убитых родителях?

— А вы можете смотреть на него и не думать о своем отце?

— Да, конечно, но это…

— Потому что вы женщина и, следовательно, дура, — закончил Тайрон без тени сочувствия.

Под загаром скрывалась бледность, вызванная большой потерей крови, но Филадельфия тем не менее подумала, что предпочла бы иметь дело с бешеной собакой, чем с Тайроном.

Он сел в стоявшее рядом с кроватью кресло и уставился на нее своими прозрачными глазами.

— О женщины! Все вы одинаковы. Ему будет лучше без вас. Я сказал это при нашей первой встрече.

— Да, помню, — согласилась с ним Филадельфия, которую его слова неприятно задели. Эдуардо уехал. Она его отпустила. Дура!

Тайрон приложил руку к ране повыше сердца и пробормотал:

— Вы сказали мне, чтобы я не лез не в свое дело. — Намек на улыбку искривил его губы. — Тогда вы вели себя храбрее, чем сейчас, — хотя у вас было меньше для этого оснований. Дура.

— Да, конечно. — Она отвела глаза.

Тайрон какое-то мгновение продолжал смотреть на нее. Каждый раз, когда он подступал к ней, он мог определить степень ее страсти, отвращения и сексуального возбуждения, которое он в ней пробуждал. Она никогда не признала бы последнее, и, если быть честным, он знал, что первые два чувства превалируют. Одна мысль об этом вызывала возбуждение в его чреслах, но на этот раз он подавил свою похоть. Святой Боже! Это трудно. Ха! Он уже стоял, как каменный.

Тайрон начал массировать свою рану. Одного он не мог понять, почему она позволила Таваресу уехать без нее. Предположение, что Эдуардо не может отделить свое отношение к ее отцу от чувств к дочери, не выдерживает критики, учитывая, что он влюбился в нее, зная, кто она.

— Большинство женщин очень высокого мнения о своей силе убеждения. А что вы?

Филадельфия заморгала.

— Прошу прощения, я вас не поняла.

— Я сказал, что большинство женщин, которые заманивают в свои сети такого богатого мужчину, как Таварес, не отпускают его.

Филадельфия покраснела под его проницательным взглядом.

— Меня не интересовало его богатство.

— Конечно, на женщин, которых я видел с ним, большое впечатление производили его скрытые достоинства. Так в чем же дело? Или вас не удовлетворяет его поведение в постели? Или его оснастка? Если вам нужно с чем-то сравнить, вам достаточно сказать слово.

— Вы грубый и жестокий человек, Тайрон.

Он кивнул.

— Я только никому не лгу, особенно самому себе, а вы сейчас солгали. Дьявол меня возьми, если бы я знал, в чем дело. Но если вы потеряете Эдуардо, вам некого будет винить, кроме самой себя.

Он приподнялся, застонав от боли.

Филадельфия заметила, что на его бедрах висит пояс с пистолетом.

— Куда вы отправляетесь?

— Убить хищника.

— Макклода? — прошептала она.

Он кивнул.

— Его труп не обнаружили на берегах реки. Я не хочу повторять ошибку и верить, что он умер, пока собственноручно не потрогаю его труп.

— Почему?

Его глаза стали ледяными, а лицо застыло, как гранит. Она ожидала грубых слов, но их не последовало. Лед начал оттаивать, а гранит становился мягче.