Дафна дю Морье: Французова бухта

Отчего-то вспомнился слепой уличный торговец. Он всегда сидел на одном и том же месте и весь подавался вперед при звяканье монет. Вспомнился мальчишка-разносчик из Хеймаркета, обычно он прогуливался с подносом на голове, зычно выкрикивая названия своих товаров. Как-то он поскользнулся, зазевавшись, и шлепнулся прямо в канаву с нечистотами, в которую посыпались и все его товары. Неожиданно она ощутила одуряющий запах духов, услышала ровный гул голосов, смешки, увидела короля и всю его свиту в королевской ложе переполненного театра. На дешевых местах простой люд стучит ногами и кричит, чтоб начинали. На сцену летят апельсиновые корки. И тут Гарри, как это часто с ним бывало, начинает мелко трястись от смеха — то ли от происходящего в театре, то ли оттого, что он много выпил. Перед окончанием спектакля он мирно похрапывает в кресле, а повеселевший Рокингэм прижимается к ней коленом и шепчет что-то на ухо… Он позволяет себе эти вольности, потому что однажды под влиянием порыва она позволила себя поцеловать?

Из театра ехали ужинать в «Лебедь». Это место всегда вызывало в Доне отвращение. Ее уже не прельщала роль единственной законной жены среди любовниц. Вначале, правда, это обстоятельство обостряло восприятие. Было забавно ужинать с Гарри там, куда ни один муж не приведет своей жены, сидеть в компании городских распутниц, видеть лица друзей Гарри: сначала они были шокированы, потом очарованы, охвачены нервным перевозбуждением, как школьники, забравшиеся в запретное место. Но ей порой становилось стыдно, неуютно и одиноко, словно на маскараде она была одета в костюм с чужого плеча.

— Тебе нравится возбуждать городские сплетни, в тавернах уже судачат о тебе, — говорил, посмеиваясь, Гарри. А может быть, это был упрек, прилив раздражения? Он никогда не кричал на нее, не оскорблял, как бы вызывающе и безрассудно она себя ни вела. Ничто не могло пробудить Гарри от полуспячки. Возможно, ему даже нравилось, что люди сплетничают о ней?

Карету тряхнуло на неровной дороге. Джеймс зашевелился, просыпаясь. Недовольно сморщившись, он собрался заплакать. Дона дала ему игрушку, он прижался к ней лицом и снова заснул. Джеймс вылитый Гарри, у него такое же выражение лица — трогательное и привлекательное, которое так бесило ее в Гарри.

В пятницу вечером, когда перед зеркалом она вставляла в уши рубиновые серьги — они в паре с подвеской, — Джеймс схватил подвеску и мигом запихнул ее в рот. Она улыбнулась. Гарри, отряхивая пыль с кружевных манжет, поймал эту улыбку и принял ее на свой счет.

— Черт побери, Дона! — воскликнул он. — Как ты на меня смотришь? Пусть провалится этот театр вместе с Рокингэмом и всем светом в придачу. Отчего бы нам не остаться дома?

Бедный Гарри, до чего же он самодоволен! Как призыв истолковать улыбку, посланную вовсе не ему!

— Не будь смешон, — ответила она, увернувшись от его неловких объятий.

Его губы тотчас же сложились в привычную, обиженно-сердитую гримасу. Они поехали на спектакль, а затем, по обыкновению, ужинать в «Лебедь». Отношения были натянуты, настроение испорчено, вечер потерян.

Дома он кликнул своих спаниелей. Визжа и тявкая, они старались допрыгнуть до его рук, ожидая подачки.

— Эй, Герцог! Герцогиня! Лови! Ищи! — крикнул Гарри и швырнул конфеты через всю комнату прямо на ее кровать. Собаки рванулись, сорвали когтями занавес и прыгнули на кровать, пронзительно лая. Дона выскочила на лестницу, холодная злость клокотала в ней.

Карету снова тряхнуло и почти опрокинуло в глубокую рытвину. Забормотала во сне няня Пруэ. Ее простоватое открытое лицо отяжелело и покрылось багровыми пятнами. Как она, должно быть, ненавидит свою хозяйку за это бредовое путешествие. Наверное, в Лондоне у нее остался парень, который недолго думая женится на другой. И жизнь Пруэ будет разбита по ее, Доны, вине, из-за ее фантазий и прихотей. Что делать бедной Пруэ в Навронском замке? Прогуливать детей по аллеям, вздыхая о далеком Лондоне? Кстати, есть ли в Навроне сад? Она не могла вспомнить. Она была там вскоре после свадьбы. Кажется, как давно это было! Да, деревья там, несомненно, есть, и сияющая река, и огромные окна в длинной комнате. Но больше она ничего не помнит. Из-за недомогания (она была тогда беременна) она ничего не замечала, вся ее жизнь замкнулась на диванах и флаконах с нюхательной солью.

Неожиданно Дона почувствовала голод. Карета в это время проезжала мимо фруктового сада, яблони стояли в цвету. Дона высунулась в окно и окликнула кучера: