Алексей Пазухин - КУПЛЕННАЯ НЕВѢСТА (дореволюционная орфоргафия)

— Ой, хитришь! Купецъ Латухинъ жениться хочетъ на дѣвкѣ, стало быть хороша. Дастъ онъ за хлопоты тебѣ столько же, сколько и за дѣвку, вотъ ты и стараешься. Вѣрно?

— Помилуйте, батюшка сударь!..

— Да ужь знаю я тебя. Не тѣмъ я занятъ теперь, а то бы посмотрѣлъ я, что это за Надежда такая, которую купецъ замужъ беретъ. Можетъ, и двухъ бы, и трехъ бы тысячъ не взялъ , ну, да ужь быть по-твоему, отпущу. Заготовить бумагу, я подпишу ужо. Надежда-то эта гдѣ?

— Она-то-съ?.. Она въ Чистопольи, у тетки. Птишница тетка-то ея, Варварой зовуть.

Баринъ надѣлъ фракъ, повернулся передъ зеркаломъ и пошелъ изъ опочивальни, приказавъ подать въ столовую водки.

— Показать мнѣ эту Надежду, — сказалъ онъ на ходу. — Я пробуду въ Москвѣ еще недѣли двѣ, а ѣзды въ Чистополье взадъ-впередъ дней пять.

Онъ вышелъ.

Шушеринъ посмотрѣлъ ему вслѣдъ, понюхалъ табаку изъ серебряной табакерки и присѣлъ на кресло около туалетнаго столика. Парикмахеръ убралъ принадлежности своего мастерства и удалился, казачки пошли за бариномъ, неся одинъ трубку, другой — свѣчу и бумажки для закуриванія, и въ спальной, кромѣ Шушерина, остался только лакей Порфирій, убиравшій принадлежности барскаго туалета.

— Что, Ефимъ Михайлычъ, не выгорѣло ваше дѣло? — спросилъ онъ, ехидно смѣясь.

— То есть какое дѣло?

— Да насчетъ Надежды-то. Теперича ау, прощай! Увидитъ ее, такъ ужь видимое дѣло не отпуститъ на волю.

— А почему?

— Потому — красавица.

— Ты видалъ ее, Порфирьюшка?

— Сколько разъ. Первая красавица во всей дворнѣ у Прасковьи-то Васильевны была, господа многіе съ ума сходили по ней.

Шушеринъ опять понюхалъ табаку, всталъ, притворилъ двери и подошелъ къ Порфирію.

— О Лизаветѣ тоскуешь, Порфирьюшка? Жаль тебѣ ее? — съ ласковым участіемъ спросилъ онъ у лакея.

Тотъ мрачно насупился.

— Извѣстно, зря дѣвушку загубили, — отвѣтилъ онъ и швырнулъ барскій халатъ на постель. — Какъ служу, какъ стараюсь, жисти своей, можно сказать, не жалѣю для своего господина, голову свою подъ обухъ изъ-за него подвожу, а гдѣ награда-то отъ него? Ежели онъ золотой мнѣ швырнетъ, такъ мнѣ этого не надо, я и сытъ, и одѣтъ. Нѣтъ, онъ награди какъ слѣдуетъ, оцѣни Порфирія за его службу, вотъ что!.. Прихожу намедни и докладываю: такъ молъ, и такъ, сударь, дозвольте на Лизаветѣ жениться, потому какъ мы слюбились съ ней. И, батюшки мои! Закричалъ, затопалъ, арапельникъ схватилъ. „НѢтъ, — говоритъ, — моего на это разрѣшенія, потому, женатый ты мнѣ не слуга. Женатый, — говоритъ, — о женѣ, о дѣтяхъ думаетъ, а не о баринѣ. Знак, — говоритъ, — что ты меня не продашь, не выдашь, пока холостъ, а ежели женишься — на бабу всякомъ разѣ промѣняешь. Я, — говоритъ, — холостъ, будь и ты холостъ“. Я докладываю, что не извольте, молъ, Павелъ Борисовичъ, безпокоиться: васъ-де я ни на кого не промѣняю, скажите слово, такъ я и жену и все брошѵ, а онъ махнулъ рукой и вонъ выслалъ, ну, а послѣ того приказалъ вамъ Лизавету въ чистопольскую вотчину сослать и за Архипку конюха замужъ выдать. За Архипку! Лизавета-то, сказываютъ, руки на себя наложить хочетъ.

— И наложитъ, — замѣтилъ управляющій. — Парень Архипка буйный, пьяный, мать у него вѣдьма сущая, замучаютъ Лизу.

Порфирій поблѣднѣлъ и злобно сверкнулъ глазами в сторону той двери, въ которую ушелъ баринъ.

— Пусть и меня губитъ, а я ему теперича не слуга, — угрюмо проговорилъ онъ.

— Э, полно Порфиша! — весело произнесъ Шушеринъ и хлопнулъ Порфирія по плечу, приподнявшись для этого на цыпочки. — Можно дѣло поправить.

— Поправить?

— Конечно. Все въ нашихъ рукахъ, Порфиша. Сдѣлаемъ сичасъ Архипку больнымъ, либо мѣсто ему дадимъ въ Москвѣ, либо подобное что нибудь, и свадьбу отложимъ въ долгій ящикъ, а Лизу твою въ Лаврики переведемъ, уютно и укромно поселимъ ее на селѣ, ну, и твоя она, наслаждайся да удачливаго часа жди, когда баринъ въ духѣ будетъ и согласіе на вашъ бракъ дастъ...

Порфирій упалъ на колѣни и поклонился управляющему въ ноги.

— Батюшка, Ефимъ Михайловичъ, отецъ родной! — говорилъ онъ, ловя полы сюртука Шушерина и цѣлуя ихъ. — Сдѣлайте такъ, заставьте Бога молить за васъ вѣчно!

— И сдѣлаю, Порфиша, право, сдѣлаю. А ты встань, не пристало тебѣ, барскому первому камердинеру, у такого же холопа въ ногахъ валяться. Встань, Порфиша.

Лакей всталъ.

— Всю жизнь вамъ слуга буду, Ефимъ Михайловичъ, — съ чувством проговорилъ онъ. — Есть у меня сичасъ сбереженыхъ пять золотыхъ, часы барскаго подаренія есть, — все вамъ отдамъ.