Виктория Холт: Принц-странник

Она, и без того уставшая, отворачивалась и не слушала его. Он заставлял ее жить вместе с ним в Сен-Клу, где, казалось, задался целью сделать ее жизнь и вовсе непереносимой. Только приказ короля позволял ей выезжать в Версаль, но вслед ей тут же летели указания как можно скорее возвращаться в Сен-Клу.

День за днем ей приходилось терпеть его общество, его непрерывные жалобы и попреки, и это мучило ее наряду с упреками ее собственной совести.

У нее открылся сильный кашель; бывали дни, когда она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы сносить бремя жизни.

Однажды вечером, через какую-нибудь пару-тройку недель после возвращения, она обедала с Филиппом и фрейлинами, когда почувствовала вдруг, как ею овладевает странная апатия. Когда обед закончился, она прилегла на диванные подушки, заявив, что чувствует себя необычайно усталой. День был жаркий, и она уснула и начала грезить. Ей снилось, что она подплывает к белым скалам Дувра, брат взбегает на корабль и протягивает руки, но она, отвернувшись, плачет от непереносимого стыда.

Очнувшись от сна, она услышала тихие голоса:

— Какой больной вид у мадам. Вы обратили внимание?

Затем послышался голос Филиппа.

— Никогда еще не видел ее столь больной.

— Это все после поездки в Англию. Она так и не оправилась со времени возвращения.

— Ох, уж эта поездка в Англию! — снова сказал Филипп. — И как я только разрешил ей поехать туда!

Генриетта открыла глаза и сказала:

— Я хочу пить.

Мадам де Гурдон, одна из ее фрейлин, поспешила принести стакан цикориевого кофе. Генриетта выпила и в то же мгновение ощутила пронзительную боль в боку. Забившись в судорогах, она закричала:

— Боже! Как больно! Что было в стакане? Мне кажется, меня отравили!

При этих словах ее взгляд застыл на Филиппе, поспешившем к ней.

Фрейлины помогли распустить шнуровку, и она без сознания упала на диванные подушки.

Некоторое время спустя она с трудом разомкнула глаза и пробормотала:

— Какое… мученье! Я не вынесу! Кто меня отравил?

Она вновь взглянула на Филиппа. Тот упал перед ней на колени.

— Ты поправишься, — сказал он. — Ты обязательно должна поправиться!

— Ты разлюбил меня, Филипп, — сказала она чуть слышно. — А впрочем, ты никогда меня и не любил.

Филипп, закрыв лицо руками, в голос зарыдал. Одна из дам была послана за исповедником, другая позаботилась о том, чтобы сохранить для обследования цикориевый кофе.

— Мадам, — шепотом сказала одна из женщин, — врачи скоро будут здесь.

— Скорее мне нужен духовник, — ответила Генриетта.

Дамы с участием смотрели на нее. Сквозь туман в голове от непереносимой боли Генриетта почувствовала, что они подозревают мужа. Они не сомневались, что их хозяйка отравлена, а убийца — Филипп.

Прошло несколько часов. На Филиппа было страшно взглянуть, такой у него был жалкий вид, но Генриетта по-прежнему не верила ему. Он решил исполнить свои угрозы в мой адрес, говорила она себе, и составил этот план… вместе с Лоррэном.

— Мадам, мадам… скушайте этот суп, — попросила одна из дам. — Это вернет вам силы.

— Ничто больше не вернет мне силы. Утром меня уже не будет, и я знаю, что говорю.

Закрыв глаза, она подумала: да и не хочу я больше здесь оставаться. Я не хочу жить, до конца дней попрекая себя…

Немного погодя она сказала:

— Есть человек, у которого при известии о моей кончине сердце разобьется на части. Вы поняли, о ком я говорю? Это мой английский брат, который любит меня больше, чем кого-либо другого на свете.

— Мадам, — услышала она в ответ, — король выехал, чтобы увидеть вас.

Когда Людовик приехал, она лежала на спине, совершенно измученная. Он с трудом узнал ее, такой маленькой показалась она ему в ночной рубашке с открытым воротом, чтобы следить за дыханием. Лицо ее было смертельно бледным, прекрасные глаза запали; она скорее производила впечатление мертвой.

У нее едва хватило сил, чтобы взглянуть на него. Он словно плыл перед ее глазами: высокий, внушительный, самый красивый мужчина на свете.

— Людовик, — ее губы с трудом произнесли слово.

— Генриетта… милая!..

— Людовик… Я умираю… Я скоро умру…

— Нет! — крикнул он, и она услышала, как он всхлипнул, — нет, ты выздоровеешь! Ты обязана выздороветь!

— Первое, что ты услышишь поутру, — известие о моей смерти.

— Не бывать этому! Этого не должно быть!

— Людовик, ты король и привык приказывать и распоряжаться, но даже ты не можешь приказать смерти уйти вон, если она решила прибрать меня к рукам.