Джорджетт Хейер: Зов сердец

— Что за идиотская ситуация! Много бы я дал, чтобы все это было уже позади! С чего это, скажите пожалуйста, мы обязаны здесь торчать? Неужели только для того, чтобы доставить ему удовольствие?! В конце концов, его милость прекрасно знает, что все мы терпеть его не можем! Вместо этого дурацкого ожидания я бы предпочел отправиться пообедать с Бартоном!

Его кузен, нахмурив брови, пару минут с недовольным видом рассматривал разгорячившегося юношу, но предпочел промолчать. В этот момент, оплывая, замигала одна из свечей на столе, и он принялся снимать нагар. Это был высокий, мощного телосложения мужчина, который еще только приближался к своему тридцатилетию. Лицо его обычно хранило серьезное, даже решительное выражение, в манерах сквозила сдержанность и осторожность. Чертами лица он был немного схож со своим юным кузеном — такой же орлиный нос, немного тяжелая, выдающая скрытое упрямство линия челюсти и глубоко посаженные глаза под низко нависшими бровями. Глаза были светло-серого цвета, холодные и невыразительные, как вода в озере. Рот его, с всегда поджатыми тонкими губами, походил на плотно запертую дверь сейфа, надежно храпящего секреты своего хозяина. Можно было не сомневаться, что у человека с такими губами весьма решительный характер и он никогда не позволит себе забыться настолько, чтобы совершить необдуманный поступок. Кроме этого, он обладал безусловным тактом, а его манера говорить и все его поступки свидетельствовали о безупречном воспитании.

Что же касается Мартина, то у него все было по-другому. Его настроение менялось поминутно, точно погода в мае, и это мгновенно отражалось в его глазах, таких темных, что они казались почти черными, и в то сердитых, то насмешливых гримасах полных губ. Поскольку он был всего лишь на шесть лет моложе двоюродного брата, естественно, от него нельзя было просто отмахнуться, как от неразумного мальчишки. К тому же, будучи чем-то вроде идола для матери и любимым сыном отца, юноша вырос изрядно избалованным, испорченным, совершенно не желающим, да и не способным хоть как-то обуздать собственные капризы. По непонятной причине он то вдруг впадал в отчаяние, то в безудержную ярость, когда что-то непредвиденное грозило испортить его драгоценные планы. С младых ногтей Мартин, к сожалению, был воспитай так, будто именно он, а отнюдь не его старший единокровный брат был рожден наследником — почему-то никому не приходило в голову, что когда-нибудь ему придется столкнуться с неизбежным появлением на сцене настоящего седьмого эрла. Детская надежда на то, что старший брат, скорее всего, вряд ли уцелеет в кровопролитной испанской кампании, заставила его сжиться с мыслью, что именно он унаследует и отцовский титул, и отцовское состояние. Поэтому весть о том, что нелюбимый и нежеланный брат, седьмой эрл, намерен возвратиться в родовое гнездо, прогремела для него как гром среди ясного неба, застав врасплох. А когда миновал первый шок, осталась жгучая обида на незаслуженную несправедливость судьбы. Мартин почти не помнил брата, который был старше его на семь лет. В памяти сохранился лишь неясный образ хорошенького, на редкость застенчивого и тихого мальчика с приятными манерами и едва слышным голосом. Но почему-то он ничуть не сомневался, что тот ему не понравится. И сейчас, бросив злобный взгляд в сторону рассудительного кузена, юноша недовольно проворчал:

— Прошу заметить, уже седьмой час. Когда мы будем обедать, хотелось бы мне знать? Если он намерен установить в Стэньоне свои порядки, можете быть уверены, я этого не потерплю!

— Не стоит так волноваться, мой дорогой, — посоветовала его родительница. — На этот раз вполне можно подождать с обедом до его приезда. Вынужденная задержка служит лишь прискорбным подтверждением его дурного нрава. Уверяю тебя, я вовсе не намерена менять что-либо в нашем образе жизни в угоду тем привычкам, которые он, должно быть, приобрел благодаря воспитанию, полученному в доме леди Пенистоун. Меня это вряд ли устроит, а уж я не тот человек, с мнением которого в Стэньоне не привыкли считаться, будьте уверены!

Это замечание, хоть и высказанное шутливым тоном, заставило мистера Клауна издать легкий смешок и пробормотать под нос:

— Да уж, кто спорит, ваша милость! Подобное фантастическое предположение могло бы сбить с толку любого, незнакомого с тем блеском остроумия, свидетелями которого все мы так часто были! — Перехватив на лету сардонический взгляд Теодора, он невозмутимо добавил: — Сколько же лет миновало с тех пор, как я имел удовольствие последний раз видеть его милость? Наверное, ему есть что нам рассказать! Думаю, мы будем слушать затаив дыхание!