Джорджетт Хейер: Смятение чувств

– Конечно не понимаешь, пожалуйста, прости меня! – взмолился Адам. – Думаю, что ты, наверное, поговорила с Уиммерингом?

– Нет! А что? – спросила она, удивившись.

– Это именно тот совет, который он дал и мне: найти блестящую партию!

– Ага! – глубокомысленно проговорила Лидия, подвергая сказанное осмыслению, и покачала головой. – Нет, только не ты! Шарлотта говорит, что, если отношения уже сложились, сама мысль о браке с кем-то другим отвратительна.

Адам, обнаруживший, что его сестра так же способна смутить, как и позабавить, ответил с похвальным хладнокровием:

– Так и сказала? Ну, наверное, она знает лучше меня, так что не стану спорить на сей счет.

– Ты виделся с Джулией, когда был в Лондоне? – поинтересовалась Лидия, не заметив колкости. – Знаешь, Оверсли переехали из Бекенхерста в начале месяца. – Она заметила некоторую напряженность в его лице и, обеспокоенная, спросила:

– Мне не следовало этого говорить? Но она сама сказала мне об этом!

– Понимая, что лишь откровенность пойдет ему на пользу, Адам сказал:

– Не знаю, что она могла тебе сказать, Лидия, но ты обяжешь меня, если забудешь об этом. Между нами действительно возникла привязанность, но мы никогда не были помолвлены. Я еще не наведывался на Маунт-стрит, но, конечно, должен это сделать, когда вернусь в город. Вот, собственно, и все, что можно сказать!

– Ты имеешь в виду, что лорд Оверсли не позволит Джулии выйти за тебя теперь, когда ты разорен? – спросила она.

– Он был бы очень плохим отцом, если бы позволил, – ответил он настолько бодро, насколько мог.

– Ну, я думаю, это ужасно несправедливо! – заявила Лидия. – Мало того что ты обязан выплатить долги папы, к которым не имеешь никакого отношения, так ты еще и должен отказаться от Джулии! Все свалилось на тебя, а ты виноват меньше, чем любой из нас! Мама считает, что жалеть нужно ее, но это вздор, – и ты можешь глядеть как угодно неодобрительно, Адам, но это вздор! На самом деле, ты – единственный из нас, кого нисколько не жалеют! Мама получит свою вдовью долю имущества, Шарлотта выйдет замуж за Ламберта, а я теперь вполне утвердилась в мысли выйти замуж за человека с состоянием. – Она тепло улыбнулась ему. – Естественно, такой шаг был бы в высшей степени неприятен для тебя или для Шарлотты, если бы вам пришлось это сделать, но я буду не против, уверяю тебя! Ты должен знать, что мне… мне неведомы нежные чувства. Разве что, – добавила она менее возвышенным стилем, – я влюбилась в одного лакея, когда мне было двенадцать, но это была непродолжительная страсть, не говоря уже о том, что совсем нежелательная, так что нам не нужно принимать ее в расчет. Кстати, Адам, ты знаком с каким-нибудь богатым пожилым джентльменом?

– Боюсь, что нет. А если бы и был знаком, то скрыл бы его от тебя! Я скорее предпочел бы лишиться Фонтли, чем смотрел бы, как ты жертвуешь собой ради его спасения, и, хотя ты еще не любила, само собой разумеется, что однажды ты можешь полюбить, и какой тогда это будет тоской для тебя – быть связанной с богатым старым джентльменом!

– Да, – согласилась она, – но, я считаю, нужно быть готовой на жертвы ради своей семьи. И в конце концов, он может умереть к тому времени!

– Совершенно верно! А если доживет – хотя я вовсе не думаю, что доживет! – мы всегда сможем прикончить его с помощью пузырька какого-нибудь медленно действующего яда.

Эта мысль настолько пришлась по душе Лидии, что она расхохоталась; но в этот неподходящий момент дверь открылась и, опершись на руку своей старшей дочери, вошла леди Линтон, волоча за собой ярды отделанного черными кружевами траурного крепа. Она помедлила на пороге, проговорив слабым дрожащим голосом:

– Смеетесь, мои дорогие? Шарлотта, которая была столь же добра, сколь и красива, сказала:

– До чего радостно было это слышать! Лидии всегда удавалось рассмешить дорогого Адама, даже когда ему было больно, правда, мама?

– Я рада узнать, что в Фонтли есть кто-то, способный смеяться в этот момент, – сказала леди Линтон.

Ничто ни в ее голосе, ни в выражении лица не подтвердило достоверности этого утверждения, но никто из ее дорогих не рискнул к этому придраться. Завершив разгром виновной стороны горестным вздохом, она позволила Шарлотте подвести себе к дивану и опустилась на него. Шарлотта приладила подушку у матери за головой, поставила табуретку ей под ноги и вернулась к креслу по другую сторону широкого камина, устремив, пока она усаживалась, тревожно-вопросительный взгляд на своего брата. Между ними было заметно сильное сходство. Оба напоминали свою мать, в отличие от более крупной и темноволосой Лидии, которая пошла в отца. Леди Линтон часто повторяла, что Шарлотта – копия ее Самой прежней. Хотя тонкая красота вдовы и поблекла со временем, а домашние невзгоды придали брюзгливое выражение ее классическим чертам, она все еще была привлекательной женщиной.