Ханна Хауэлл - Мой пылкий рыцарь

Рыцарь перевел взгляд на Гейбла, словно спрашивая, как ему поступить. Тот так же молча кивнул, давая понять, что надо выполнять это неожиданное приказание. Увидев, что девушка, схватив небольшую сумку, лежавшую на траве рядом с Рональдом, кинулась к Джастису, Гейбл испытал странное удовлетворение. Почему-то ему приятно было сознавать, что эта прелестная особа не так равнодушна к страданиям ближнего, как пытается показать. Лишь когда Эйнсли, промыв рану Джастиса, принялась поливать ее какой-то темной жидкостью, что явно причиняло тому невыносимые страдания, Гейбл решил вмешаться. Подскочив к девушке, он вырвал фляжку из ее рук.

— Что это? — требовательным тоном спросил он и поморщился — слишком резко пахло это снадобье.

— Уйсгебеата — живая вода. Целебный напиток, который мы сами варим. Ты что, недавно приехал в Шотландию?

— Приехал я сюда достаточно давно, но мне хватает ума не пробовать местных ядов. Зачем ты поливаешь им рану?

— Говорят, что эта вода лечит.

— А теперь что ты делаешь? — с подозрением поинтересовался Гейбл, увидев, что Эйнсли смазывает рану чем-то отвратительным на вид.

Девушка присела на корточки, вытерла руки и принялась бинтовать больное плечо, бросив недовольный взгляд на Гейбла.

— Это мазь из трав. Она облегчает боль и заживляет раны. Когда вернетесь в свое логово, можете смыть ее и зашить рану, а потом снова нужно наложить мазь.

Наблюдая за тем, как ловко Эйнсли перевязывает плечо Джастиса чистой тканью, Гейбл подмигнул кузену:

— А девица-то с норовом!

— Нельзя ожидать от пленницы ни учтивости, ни дружелюбия, — отрезала Эйнсли.

— Ты не пленница, красотка, а заложница, — поправил ее Гейбл.

— А что, есть разница?

Он кивнул. Поднявшись с земли, девушка произнесла резким тоном:

— Боюсь, мне она непонятна. А теперь я иду к Рональду!

Гейбл проводил ее долгим взглядом, а затем, обернувшись к одному из своих людей, приказал позвать остальных и привести лошадей.

— У этой юной леди острый язычок, — заметил он, обращаясь к Джастису. — Ну, как твое плечо?

— После ее лечения явно стало лучше, — ответил его юный кузен. — Да ты не беспокойся! У меня бывали раны и пострашнее. Обидно только, что пострадал я от руки хорошенькой девицы… — И он смущенно посмотрел на Гейбла.

— Надвигается буря, — сменил тему тот, снова с беспокойством глядя на небо. — Надо поскорее найти какое-нибудь укрытие!

— Мы должны показать им, где найти убежище, — сказал Рональд, пока Эйнсли помогала ему сесть.

— Меня мало волнует, что норманны пострадают от непогоды, — отозвалась Эйнсли.

— Меня тоже. Но сейчас мы у них в руках, значит, пострадаем и сами. А ты знаешь, какой сильной и опасной может быть буря в горах. Я не хочу, чтобы она застигла нас здесь, на открытом месте.

Эйнсли промолчала. Приняв это за согласие, Рональд подозвал к себе норманнского предводителя и объяснил, как найти пещеру, где все они могли бы укрыться от непогоды. Девушку охватили смешанные чувства: гнев боролся с отчаянием. На удивление, страха она не испытывала. Не объяснялось ли это тем, что норманнский рыцарь был ей приятен? При этой мысли Эйнсли почувствовала отвращение к самой себе.

Впрочем, она тут же попыталась избавиться от этого ощущения. Норманн мог бы запросто убить ее, а между тем до сих пор он не причинил ей никакого вреда. С таким же успехом ее уже давно могли бы изнасиловать — или он сам, или его люди. Однако пока, слава Богу, этого не случилось. Эйнсли была не глупа и хорошо понимала, что ее честь все еще в опасности, но по крайней мере сейчас у нее появилась уверенность, что она не пойдет по рукам. Леденящий душу страх — воспоминание о судьбе, постигшей ее мать, — понемногу отступал. Вспомнив, с какой решительностью она объявила Рональду, что убьет себя при попытке ее изнасиловать, Эйнсли горько усмехнулась.

Подошел предводитель норманнов, и это застало ее врасплох. По выражению его лица девушка поняла, что не сумела скрыть своих тайных мыслей.

— Почему ты такая печальная? — спросил он.

— Думаю о том, какой я оказалась трусихой, — ответила она, направляясь к своей лошади.

Гейбл последовал за ней.

— Ты не трусиха, — возразил он, покачав головой. — Никто не усомнится в твоей храбрости. Ты сражалась со мной с отвагой, которой мог бы позавидовать любой мужчина.

Эйнсли понимала, что он искренен в своей похвале, но настроение ее от этого не улучшилось.

— Но я жива.

— А разве разумнее было бы умереть?