Михель Гавен: Балатонский гамбит

Она подошла к БТРу, оставив двух «вспомогательных» дам в явном замешательстве.

— Да вот, делюсь опытом, с чего начинается карьера.

— Я слышал что-то про английского лейтенанта. Это еще откуда? — он помог ей подняться на броню. — Поехали, — приказал водителю.

Зарычал мотор, БТР начал разворачиваться. Машину качнуло, Пайпер взял Маренн за руку.

— Что за лейтенант? — снова спросил он. — Признавайся.

— Признаюсь, — она опустила голову. — Английский лейтенант — это мой муж. Он погиб еще на Первой мировой войне. Отец Штефана. Эти девицы, там во дворе, очень интересовались, как можно получить офицерские погоны. Я им сказала, что начинать надо с английского лейтенанта. Сказала правду, как на духу.

Камин был высокий, с широким зевом, отделанный мозаикой. Огонь горел в нем весело, в просторной комнате с высоким лепным потолком было тепло. На огне, с шипением сбрасывая жир, коричневой блестящей корочкой поблескивало мясо.

— На чем это оно жарится? — взглянув, Маренн спросила с удивлением.

— На двух шпагах из оружейной коллекции хозяина, — как ни в чем не бывало, ответил Пайпер, наливая пиво в кружки.

— Такие изящные эфесы, — она подошла ближе, рассматривая. — Необычное применение.

— Ну, не такое уж необычное, если вдуматься. Ничего более подходящего не нашлось.

В зеленой походной форме СС она села на медвежью шкуру, расстеленную перед камином. Она заметила, что Пайпер смотрит на ее колени, обтянутые чулками, но одергивать юбку не стала. Девчоночьи штучки. Не для того она сюда приехала, чтобы показывать стыдливость, которой нет с восемнадцатого года.

Дверь открылась.

— Фрау Ким, добрый вечер! — в комнату вошел оберштурмбаннфюрер Шлетт.

— Здравствуйте, Франц! — она быстро взглянула на него и снова перевела взгляд на огонь.

— Пиво хочешь? — Пайпер подвинул ему кружку.

— С удовольствием.

— Что слышно от Дитриха?

— Ничего хорошего, — Шлетт подошел и встал рядом с Маренн.

— Передай фрау, — Пайпер протянул ему кружку с пивом для Маренн.

— Благодарю, — Маренн попробовала пиво. — Замечательный вкус.

— Судя по тому, как двинулась «Дас Райх», — задумчиво произнес Шлетт, — нас тоже ничего хорошего не ждет. Дороги — хуже некуда, все тает. Тяжелые машины тонут в грязи. Два «Королевских тигра» сели по башню. А их уже поджимает «Гогенштауфен», короче, образовалась пробка, которая еще неизвестно, когда рассосется. А нам наступать после них. Они все извозят так, что мы вообще не пройдем, даже «пантерами». Придется плыть, в лучшем случае.

— Мы будем стоять еще долго, — ответил Пайпер. — Большевики в шоке, что мы прибыли сюда. Они думали, что после Арденн нас отправят на Одер. Зепп сказал, нас попридержат, пусть пока другие их поутюжат.

— Может, это и к лучшему, просохнет. Ладно, я пойду, спасибо за пиво, доброй ночи, фрау Ким, — поставив пустую кружку на стол, Шлетт вышел. Пайпер вышел за ним. Она слышала, как он сказал:

— Крамер, меня беспокоить только в самом крайнем случае. Все остальное — к оберштурмбаннфюреру Шлетту.

— Слушаюсь, господин штандартенфюрер.

Щелкнул замок двери. Он вернулся. И сел рядом на медвежью шкуру перед огнем. Помолчав, спросил:

— Твоя английская фамилия от этого лейтенанта?

— Нет, — она покачала головой, отпила пиво. Он наклонился вперед, поправляя мясо на огне. — Его фамилию носил Штефан, а теперь носит Джилл. Хотя сам он больше известен под псевдонимом. Ведь он был знаменитым художником и подписывал картины Мэгон. Они висят теперь во всех крупнейших музеях мира. А Сэтерлэнд — это скорее кличка, как у собаки. В Первую мировую войну я работала в госпитале английской герцогини Камиллы Сэтерлэндской, ее называли леди Ким, а нас — «сестры леди Сэтерлэнд», чтобы отличить от сестер других госпиталей. У меня это осталось на всю жизнь.

— Ты больше не вышла замуж?

— Это может показаться странным, но мне никто не предлагал. Мой муж умер спустя год после того, как война закончилась. Он был очень тяжело ранен, у него не было никаких шансов выжить. Наверное, он должен был умереть раньше, но я сделала все, чтобы продлить ему жизнь. Он был богат, и до войны прослыл в Лондоне и Париже кутилой и любимцем женщин. У него было много любовниц — самые блестящие, знаменитые дамы, они все увивались за ним, пока он был при деньгах, здоров, знаменит. Он был из той породы людей, которых я вообще не любила — я считала их пустышками, которые зря прожигают жизнь. Но из всех своих дружков он единственный пошел на войну добровольцем, не боялся ничего и поднял восстание в армии против генералов, которые вели бессмысленную войну, войну ради войны, когда все уже было решено. У него внутри был крепкий, несгибаемый стержень. Я полюбила его за это, хотя для него не отличалась от всех прочих. Когда он стал калекой, когда все от него отвернулись и только я пошла за ним до конца, он изменил свое отношение ко мне. Я думаю, он умер, любя меня. Может быть, любя женщину искренне единственный раз в своей жизни, но никогда не сказал мне об этом. Он знал, что я жду ребенка, но почти не оставил нам со Штефаном денег, хотя очень заботливо распределил их между своими бывшими любовницами. Но он был таков. И будь он простым парнем, пусть даже с красивой внешностью, богатым и известным, я бы не оставила ребенка, я бы избавилась от него, так трудно мне было тогда, так горько. Но он был великим художником. Это единственное, что раз и навсегда извинило в моих глазах все его недостатки. У него был божественный дар, и хотя бы им он заслужил, чтобы Штефан появился на свет. Штефан появился и повторил судьбу своего отца. Он во всем пошел в него. Просто как отражение в зеркале.