Татьяна Корсакова - Девушка с серебряной кровью

– Спят, – сказал Кайсы шепотом. – Я стараюсь обходиться без лишней крови. Сонное зелье подмешал в самогон. И надежно, и вреда никакого, кроме головной боли поутру. Да ты не стой столбом, времени у нас мало. Хорошо, если тебя только утром хватятся. А рожа у тебя приметная, с такой далеко не уйдешь.

Они и не ушли далеко. Кайсы привел Федора в глухую таежную деревеньку.

– Староверы, – сказал он коротко, словно это все объясняло. – Отсидишься пока здесь, а там видно будет.

Их встретила немногословная старуха, которая строгостью характера и одежды напомнила Федору Евдокию. Кайсы называл ее бабой Груней и относился с подчеркнутым уважением. Сразу было видно, что этих двоих связывает не один день знакомства.

В стоящую на отшибе крепкую избу они постучались на рассвете.

– Оставляю его на тебя, – сказал Кайсы после короткого приветствия и растворился в серой мгле, ушел по каким-то своим неведомым делам.

Старуха смерила Федора долгим взглядом, сказала скрипучим голосом:

– Иди сразу в баню. Только вшей мне не хватало.

Федор молча побрел в направлении, которое она указала. Баня уже была протоплена.

– Одежу свою сними, но не жги, – велела старуха. – Я тебе там свежее положила. И отвар приготовила, ополоснешься, как помоешься. Лучше бы тебе, конечно, и бороду, и волосы сбрить, от вшей так-то оно надежнее, но Кайсы велел не трогать. Эй, ты меня хоть слышишь, сынок?

Это ее «сынок» прозвучало неожиданно ласково.

– Спасибо, баба Груня.

– Не меня благодари. Кайсы спасибо говори. Если уж он за что-то берется, то непременно своего добивается. Тебя как звать-то?

– Федором.

– Федя, значит. Ну, иди, Федя, мойся. Только не шибко долго, а то еще угоришь с непривычки. Давно небось не мылся по-людски.

– Давно. – Так давно, что уже и забыл, какое это наслаждение – горячая вода и настоящее мыло. Он долго сидел, вдыхая полной грудью жаркий, смолистый воздух, не веря до конца, что все это происходит на самом деле. А потом рука сама потянулась за замоченным в горячей воде дубовым веником. Он намыливал кожу, скреб ее обломанными ногтями, пытаясь стереть въевшуюся в нее грязь и вонь. И веником он себя хлестал до изнеможения, до красных рубцов на плечах и бедрах. А когда Федор вышел наконец из влажного жара в прохладу предбанника, его уже ждали чистая одежда и кувшин березового кваса. Кувшин Федор осушил одним махом. Сил на то, чтобы одеться, почти не осталось, накатила дрема. Пришлось себя заставлять.

Одежда оказалась ему велика, но это ровным счетом ничего не значило. Главное, что она была чистой, грубая льняная рубаха даже пахла чистотой. Одевшись, Федор вышел из бани. Снаружи уже окончательно рассвело, солнце заливало рыжим светом чистый двор и избу. В этот момент Федору показалось, что жизнь его пошла по второму витку, и вот прямо сейчас с радостным лаем ему под ноги бросится Рыжик, а одноглазый кот посмотрит на него со свойственным всем кошкам снисходительным презрением, а потом откроется дверь и на крыльцо выйдет Евдокия с пустым подойником.

Дверь открылась, только вышла не Евдокия, а баба Груня.

– Чего стоишь на ветру? В дом иди. Не хватало тебе еще простудиться.

Федор знал, что не простудится, что Нижний мир бережет его от хворей и, кажется, даже от смерти, но спорить не стал, послушно вошел вслед за хозяйкой в дом.

– Голодный небось? – спросила она, вытаскивая из печи чугунок.

А Федор не знал, что ей ответить. Вместе с болью он разучился чувствовать голод и вкуса еды тоже не ощущал. Баба Груня тем временем поставила чугунок на стол, налила в глубокую миску щей, и Федор почувствовал…

Сначала запах – упоительный, одуряющий мясной дух, а потом лютый голод, словно дремавший в нем все это время зверь неожиданно проснулся, почуяв запах добычи. Федор съел сначала одну миску, потом вторую, а когда в третий раз посмотрел на чугунок, баба Груня строго сказала:

– Хватит с тебя пока, Федя. Если съешь больше, потом будешь животом маяться.

– Не буду.

Она не слушала, она уже засовывала чугунок обратно в печь.

– В другой раз, сынок, мне же не жалко.

Он подумал, что до другого раза может и не дожить, умрет с голоду. А потом снова накатила дрема, та самая, что уже пыталась одолеть его в бане. Федор зевнул.

– Иди спать, – сказал баба Груня, убирая со стола. – Вон на печь полезай. Кайсы хорошо если к ночи вернется, еще успеешь выспаться.

Федор хотел спросить, куда ушел Кайсы, но не смог, сил хватило лишь на то, чтобы кое-как забраться на печь. Там он и уснул почти в ту же минуту, как голова коснулась свернутого валиком овчинного тулупа, и проспал без сновидений почти до вечера.