Сергей Пичуричкин - Кофе «Капуччино». Странная повесть о любви

Наша с тобой любовь – медитация травы, распускающейся у подножия горы Эльбрус. Медитация вкуса и цвета, запаха и надежды, влаги и жажды, томления и настроения, одиночества и полноты, можно дальше продолжать противопоставления, но лучше перейти на однородные понятия, которые пишутся через запятую. Впиши сама слова, которые сделают меня ближе. Которые помогут тебе почувствовать мои соки, мои сердечные колебания, флюиды. Кажется, так звучит новое слово, которым наука помогает жаждущим любви прагматикам объяснить силу сердечного притяжения. Впиши сама эти слова. Запятые я уже проставил: через определенные промежутки времени на определенные расстояния пространства. Соедини мою медитацию со своей, помоги мне пробить толщу планетарного эфира, сделай хотя бы шаг, хотя бы колебание навстречу мне. Предлагаю нашим медитациям встретиться вон на том отступе, неподалеку от низкой вершины Эльбруса. Прекрасное место. Они смогут там вдоволь насладиться друг другом, пресноводные овечки. А потом, отдохнув всласть, напившись свободы и накушавшись молодой сочной травы собственных утех, легко вернуться домой – в твое и мое сердце.

Даже сейчас, сидя в уравновешенной строителями утробе своей спальни перед монитором, жадно всасывающим в матовость своего экрана буквы, избранные моими пальцами из клавиатуры, я медитирую на ощущение… как бы это правильнее сформулировать… на ощущение тебя. Пожалуй, это наиболее близкое определение. Да, на ощущение тебя. Словно вода, пущенная в фонтане по кругу, проходит поток через мое сердце, вновь и вновь возвращаясь. С каждым новым витком поток увеличивается, все ярче и насыщеннее ощущение, от него исходящее. Странное дело… при всей законченности моего тела поток этот умудряется прибавляться. В фонтане вода прибавляться не может. Значит, я не фонтан. Или я – фонтан, но в таком случае откуда-то идет дождь, который наполняет этот поток. Может быть, ты и есть мой дождь? Или ты – облако, застывшее рядом с высоким пиком Эльбруса, на котором пасутся две овечки?

Стоя в озере по пояс в воде, я знаю, что ты плывешь ко мне с другого берега. Знаю, потому что чувствую. Тонкие, плавные волны едва колышут водную гладь, щекочут мою кожу, давая понять, что ты приближаешься. Все чаще повторяются круги на воде, все отчетливее щекотание. Но самой тебя еще не видно. Маленький утес, засеянный одуванчиками, скрывает тебя. Новая волна, еще одна, следующая. Тебя все еще нет, но ты уже здесь. Это твои волны гладят, ласкают меня, шепчут своим шелестом о том, что ты на пути ко мне, что ты вот-вот будешь.

Ты появляешься. Совсем близко. Плывешь плавно, осторожно, уверенно; плывешь в мою сторону. Я могу протянуть к тебе руку и коснуться тебя, но я не протягиваю. Я стою и жду, пока подплывешь окончательно, пока не перестанут волны бить мою кожу. Ты перестаешь плыть и встаешь рядом. Волны теперь не ко мне, а от нас плывут к берегу. Каждое наше движение (мы не плывем, мы просто стоим на мелководье и целуемся, обнимаем друг друга, прижимаемся мокрыми телами), каждое наше движение возбуждает волну. Наши с тобой тела, только что исходящие по воде разными волнами, стали единым эпицентром для новой, мощной волны, пожравшей обе предыдущие. Давай заведем ребеночка, прямо здесь, в воде. Тогда наша волна станет еще сильнее, потому что вберет в себя три.

А теперь все то же самое, только озеро – это время, вода – жизнь, мы с тобой – мы с тобой и есть, волны – все те же волны: то накатывают, то отступают, но помогают чувствовать.

Ты доплыла. Я подождал несколько мгновений, повернулся и…

– Девушка, не подскажете, который час?

Стоя на палубе, ты хохотала. Хохотала и хорошела. Пока ты хорошела, от твоего сердца оторвалось несколько хорошеньких одуванчиков и полетело прочь, куда-то далеко-далеко от нашей с тобой палубы, на которой стоял и я.

Одуванчики полетели за своими жертвами. Жертвами одуванчиков бывают обычно глаза юных подростков, пытающихся постичь прелесть твоей любви своими зрачками. Обычно подростки слепнут.

А я строил гримасы. Тебе, солнцу, пароходу, пролетающим мимо чайкам. Собственно, над этими гримасами ты как раз и хохотала. Пятнадцать минут второго пополудни. Чайки не обращали внимания, пароход плыл себе заданным курсом, солнце вообще не видело моих гримас, ты хохотала, а подростки слепли. Правда, на другом берегу моря, спустя несколько месяцев после моих гримас, но все равно слепли. Мне даже не хотелось спасти этих подростков.