Натали Якобсон - Век императрицы

– Вы смущены и устали. Я не хочу задерживать вас, – вдруг произнес он прежним мелодичным голосом. – Мне не хотелось вас пугать. Признаюсь только еще в одном, в том, что тяготит меня больше всего. Я говорил вам, что заставлял свернуть с пути праведного в первую очередь тех, кто мне приглянется. Трудно пленить того, кто сам привык соблазнять, но один раз это все же случилось. Я похитил очень красивую девочку и воспитал ее в своей злой морали, думал, что она станет лучше меня, а она стала хуже… Одно дело, творить зло по воле наставника и лишь иногда выбирать жертвы самому, а потом раскаиваться. Чудовище, что живет во мне, питается страхом и смертью, но не я сам призвал злого духа в свое тело. Она же, та, кого я люблю, добровольно ступила на тропу колдовства… но, вы, наверное, не сможете меня понять. Я зря пришел…

Он вскочил, по-прежнему, стремительно и молниеносно, один миг, и он уже был далеко. Ноэль едва успел догнать его и вцепиться в парчовый рукав камзола.

– Подождите! Вы должны вернуться, завтра с утра, когда здесь будет кто-то еще.

– Вряд ли я смогу, – юноша легко и небрежно стряхнул его руку со своего рукава.

– Тогда я попрошу святого отца молиться за вас, я обращусь к настоятелю. Вы не можете просто так уйти, даже не назвав своего имени.

– Смотрите! – златокудрый гость развернул Ноэля к окну. Теперь на горизонте была видна не только алая зарница, там, в ночи, бушевал пожар, пламя успело окрепнуть и разрастись, теперь оно, как какое-то сказочное чудовище, ползло по пустоши, слизывая кусты вереска и все, что встречало на своем пути.

– Перед оградой этого места огненная волна остановится, поверьте мне, – с какой-то странной интонацией предрек юноша. – Я не могу злоупотреблять гостеприимством, к тому же, здесь хранится один документ, который для меня очень важен.

– Меня зовут Эдвин, – наконец назвался он. – Но те, кому я причинил вред, называют меня иначе. Вы тоже знаете меня под другим именем. Это имя – Дракон.

Ноэль вздрогнул, развернулся от окна, чтобы еще раз взглянуть на изящный профиль и вытребовать у Эдвина признание, что все это просто шутка – проделка молодого аристократа, чтобы скрасить острым ощущением часы досуга, а пожар всего лишь иллюзия, наваждение, но Эдвина уже не было. А в тишине пустого помещения, казалось, до сих пор слышится шелест его плаща, темной бархатной накидки, которая вполне могла скрывать под собой сложенные, сияющие крылья.

Мне пришлось оставить университет. И не потому, что не мог учиться, напротив, моим способностям к изучению многих наук удивлялись и завидовали. Не имели значения даже строгость и некоторые притеснения со стороны преподавателей. Я ушел не поэтому. Мне никогда не доводилось ссориться или затевать дуэли с другими студентами, и они сожалели о моем внезапном исчезновении. Мои личные отношения к шумному городу и всем наукам, начиная от простого письма и кончая астрологией, здесь были ни при чем. Просто, каждую ночь, засыпая перед занятиями в своей каморке, я видел один и тот же страшный сон, и каждый раз просыпался в холодном поту в тот самый миг, когда часы на башне начинали отбивать двенадцать. Страх не позволял мне заснуть до утра. И можно ли бы сомкнуть веки после того, что я видел. Мне снилось, что я держу на коленях отрубленную голову своей сестры. Белокурые локоны струятся по моим рукам, с перерезанной шеи стекает кровь. Я зову ее по имени «Даниэлла!», и бледные мертвые губы шевелятся, силясь что-то произнести в ответ. Ее отделенная от тела, но все еще прекрасная, может быть, даже нетленная голова не может окончательно умереть, потому что должна поведать мне какую-то тайну, но разве может она выговорить слова, ведь и горло, и голосовые связки давно уже отделены от нее? Мне страшно держать ее в руках, но не хватает сил, чтобы разжать пальцы и выпустить ее. А рядом, возле окна стоит златокудрый, прекрасный злодей и смотрит на зарождающуюся луну. Почему я решил, что убийца именно он? В снах все так расплывчато и непонятно. Я ведь не видел, как он убил Даниэллу, не видел, как он переступил через обезглавленный труп, запутавшийся в оборках алого, бального платья. Возможно, лишь в своем воображении я дорисовал картину этого юноши-убийцы. В комнате, кроме него и трупа, никого больше нет, но должен быть кто-то еще, нет, не человек, у человека не может быть такой огромной крылатой тени с рубиновыми глазами, которая, как будто оторвавшись от хозяина, застыла на стене. Незнакомец у окна неподвижен, как статуя. В его руках нет ни секиры, ни ножа, которыми он мог бы отсечь голову Даниэллы. В комнате вообще нет никакого оружия. Одной рукой незнакомец придерживает штору, а вторая его рука, опущенная вдоль тела, в крови. Я знаю, что это кровь Даниэллы, но ведь это абсурд, нельзя же нанести такую рану одними ногтями. Для этого даже палачу требуется топор. Безоружный человек не может разрезать чье-то тело, разве только у него на руках отрастут драконьи когти. Тень ползет по стене, и я ощущаю в комнате, кроме незнакомца, присутствие дьявола. Мне страшно, а сон все не кончается. Я вижу, как по бледному красивому лицу незнакомца скользит кровавая слеза, точно такая же, как те, что видны под ресницами Даниэллы. Он оборачивается ко мне и произносит: