Кейси Доуз - Книга Авроры

Я знала, что бабушка была не в себе, но не проводила с ней столь много времени, чтобы понять насколько.

– Она что.. – нахмурилась я – сошла с ума?

– Я бы так не сказал, милая – уклончиво протянул отец, говоря о своей матери – думаю, это профессиональный недуг. Да и какая теперь разница, правда?

Я кивнула.

– Я возьму? – я потянулась к блокноту.

– Конечно, милая.

Я уже собиралась выйти из комнаты, но в последней момент неуверенно повернулась обратно к отцу.

– Она говорила тебе что-нибудь об этом? – спросила я.

– О чем?

– О чем-то таком.. – неоднозначно пожала я, припоминая, как она просила меня наклониться и сообщала, что там ее уже заждались – что говорило бы о том, насколько она не в себе.

– Под конец она много чего говорила – вздохнул отец – и не только мне. Но не она первая и не она последняя. Старость скашивает любого, Атиль, не следует так эмоционально к этому относиться. Считай, что ты просто получила новую сказку.

– Мне не нравится эта сказка – честно призналась я – эта история.

– Тогда просто забудь о ней – посоветовал он.

Я ушла в свою комнату и положила блокнот в шкафчик. Конечно, можно было изменить бабушкино имя на какое-то другое, и посмертно выпустить ее последнюю историю в знак памяти о ней, но мне правда она не нравилась. Она показывала – лично мне – насколько бабушка была не в себе. Здесь уже работало не ее воображение, а ее болезнь. И поэтому вряд ли это можно было назвать ее творчеством.

К тому же, многое для публикации в этой истории оставалось непонятным и незаконченным, хотя бабушка всегда считала – что самое главное, это свести все ниточки в финале. Здесь же не сводилось большинство ниток, отсутствовал сюжет, как таковой, и многое было непонятным. Именно что записки сумасшедшего, но никак не цельное произведение.

– Пусть остается 120 книг – буркнула я себе под нос, закрыв шкафчик – еще одна ни к чему.

-4-

Следующий раз про блокнот я вспомнила лишь тремя неделями спустя, когда дом бабушки уже окончательно был передан (продан) той самой семье, с которой ранее был заключен предварительный договор. Если до этого момента родители еще могли передумать, заплатить штраф или что-то там, положенное после принятия залога, то теперь наша семья не имела никакого отношения к сооружению у озера, в котором целых сорок лет жила моя бабушка, известная миру больше как писатель-фантаст Аврора Онрат.

Мама не скрывала своей радости на счет этой сделки, отец предпочел в тот день сохранять нейтралитет, потому что, очевидно, какой-то своей частью все-таки был бы не против переехать в дом своей матери. Я же открыто демонстрировала свою неприязнь к завершению этой продажи.

Конечно же, никому не было до этого дела. Мама продолжала лелеять свою мысль на тот счет, что пора бы мне и переехать уже, начать самостоятельную жизнь, а не пытаться влиять как-то на решения своих родителей. Я бы согласилась, если бы речь шла о покупке какой-то мебели или даже перепродажи их собственного дома, но все-таки к дому бабушки мы все имели одинаковое отношение.

– На следующей недели поедем выбирать обои – сообщила мне мама.

Она была высокая, как я говорила, у нее были светлые волосы. Мой темный оттенок передался от отца. Она была стройная, черты лица у нее были слишком резкие и жесткие – выпирающие скулы, массивный подбородок, а так же широта ее плеч отнимали всякую возможность именовать ее красоткой. Но какая-та прелесть в ней все равно была. Волосы она всегда забирала в конский хвост, вечно сухие губы смазывала различными помадами и надевала блузки и футболки именно с треугольным вырезом, хотя с ее плечами именно этот вырез ей меньше всего шел.

Папа был даже чуть выше ее, но его черты были мягче, хотя он и мужчина. Не такие угловатые, что ли, зато были выразительные зеленые глаза. Но конечно же, мне передался карий от матери.

– Ага – отмахнулась я.

Мое «ага» означало не больше, чем «нет», но с вариантом на отвали. Типо, и отказала, и не пришлось при этом далее выслушивать все подряд. Обычно к одному и тому же вопросу мама не имела обыкновения возвращаться дважды, если он действительно ее не волновал.

И вот когда они и поехали за обоями, мне стало особенно тоскливо. Почему-то печаль по утрате человека приходит всегда запоздало. Не когда он умирает, не когда его хоронят, а лишь потом, когда отсекают последнюю нитку от связи с ним. Моей ниткой стал бабушкин дом. Теперь, кроме книг, у меня от нее ничего не осталось.