Екатерина Боброва - Шанталь, или Корона против 2

Быстрым шагом прошла мимо Леона, и тот, извиняясь, развел руками.

– Иди, – беззвучно проговорил Хассель и, ухватив Ракель за талию, подтолкнул девушку к лестнице, – а мы пока разместимся и приведем себя в порядок, а то твоя мама нервный тик заработает при виде нашей Ракель. И не шипи, разве я не прав? Женщина должна выглядеть как женщина, а не как матрос с судна. Леон, не знаешь, где можно быстро раздобыть одежду?

Дэршан повернулся к дворецкому:

– Тарлис, позаботьтесь о гостях и предоставьте им все необходимое, – распорядился он, поспешив в кабинет.

Дворецкий ответил глубоким поклоном, потом с кислым лицом окинул гостью неодобрительным взглядом и бросил пренебрежительно:

– Следуйте за мной. Вас разместят в крыле прислуге, а дэршана в гостевых комнатах на втором этаже.

Ракель фыркнула, одарила дворецкого убийственным взглядом, пробормотав себе под нос:

– Смелый, да?

И Хассель поспешно увлек ее по лестнице на второй этаж, спасая дворецкого от немедленной расправы.

Тарлис протер белоснежным платком вспотевший лоб, глубоко вздохнул, успокаивая зашедшееся сердце. А девка-то, ну девка! Ведьма! Взглянула – точно кинжал в сердце воткнула.

Что творится?! Совсем хозяин забыл о своем положении. Притащил домой невесть кого, а ему возиться. И при всем уважении, если гости одеты как бродяги, то место им на черной половине дома со слугами, а не в гостевых покоях на втором этаже. Поддерживать порядок в доме можно лишь соблюдая правила, а если их нарушать, во что превратится благородный дом? Был бы жив старший ВанДаренберг, разве допустил бы он подобного безобразия?

Дворецкий покачал головой, на всякий случай достал из кармана амулет от сглаза и нарочито медленно двинулся следом за странной парой.

– Ты понимаешь, что творишь, безголовый мальчишка?!

Дарьета ВанДаренберг шагнула к Леону. Рвано вздохнула, выдохнула и замерла, вглядываясь в лицо сына.

– Вижу, не понимаешь. Упрямец! Во что ввязался?

– Мама, я разберусь. Не вмешивайся.

– Не вмешивайся? – терзаемый дарьетой платок не выдержал и треснул. – Ты так ответишь императору? Не вмешивайтесь, ваше величество? Веришь, он послушает?

Леон побледнел, на скулах заиграли желваки.

– Что он тебе сказал? И когда?

Из дарьеты словно весь воздух выпустили, она прошла к дивану, села, держа по привычке спину ровной, а подбородок высоко поднятым. Утомленно прикрыла глаза.

– Вчера днем мне приказали, – взгляд Леон наполнился яростью, – прибыть во дворец. Его величество указал на твое плохое воспитание и недостаточное уважение к его монаршей особе. Я не понимаю, – Фэльма ВанКовенерх беспомощно посмотрела на сына, – ты столько сделал для страны, неужели нельзя было пойти навстречу, – ее голос сорвался на крик: – И одобрить эту бездной проклятую помолвку!

Она перевела дыхание, расправила надорванный платок и продолжила:

– ВанКовенберхи – не идеальная, но приемлемая партия. К тому же я слышала, средняя дочь хороша собой и не пустышка. Я знаю, ты предпочитаешь умных женщин, потому и связался с ВанДаргмейр, но поверь, я готова на любую невестку, только не на Роалину. А теперь можешь объяснить, почему Шанталь ВанКовенберх признана неподходящей партией для тебе?

Леон не выдержал, отвел взгляд. Дошел до кресла, пододвинул его к дивану, сел, вытянул ноги, остро жалея, что в присутствии матери нельзя налить что-нибудь крепче чая.

– Шанталь арестована.

– Что? – Фэльма округлила глаза и даже рот приоткрыла. – Но почему?

– А вот это я и хотел выяснить у своего венценосного родственника, – со злостью выговорил Леон, – за последнее время у меня к нему накопилось мно-о-ого вопросов.

– Ничего не выйдет, – покачала головой Фэльма. – Его величество внес тебя в список нежелательных персон для двора. На сколь долгий срок – не знаю, но пойдешь завтра – только на посмешище себя выставишь.

– Я должен, мама, должен. И вытащу ее из тюрьмы, чего бы мне это не стоило.

Дарьета по-новому посмотрела на сына. Отметила утомленный вид, синяки под глазами и лихорадочный взгляд, который так не вязался с маской невозмутимости на лице. Впрочем, сейчас сквозь истаявшую маску были различимы и решимость, и болезненное упрямство, и боль.

Фэльма скорбно улыбнулась – неужели ее сыну не повезло влюбиться? Столь плачевное чувство для тех, кому нельзя выбрать себе пару. А если – ее сердце болезненно сжалось – он не смирится? Пойдет против императора, против правил высшего света и женится на той, кому уже закрыт путь в благородные дома?