Екатерина Боброва - Ночная фиалка

Боль от стояния на каменных плитах пола кинжалами вонзалась в колени, но поменять позу или облегчить своё состояние Дара не решалась. Рук она почти не ощущала. Верёвка грубыми узлами впилась в кожу запястий, посечённая спина нестерпимо ныло, голова кружилась, а губы запеклись от крови, но все это неважно. Важно было только одно – присутствие в гостиной замка Монресак высокой светловолосой красавицы. От неё сейчас зависела судьба девушки. Вот уже пару часов, как она личная рабыня пресветлой графини Тао-Ресак.

Пряди неровно обрезанных черных волос падали Даре на лицо, сквозь них она с трудом различала сидящую за столом графиню. В руках та держала хрустальный на тонкой ножке бокал с вином. На тёмно-красном платье ярко выделялись волны светлых распущенных волос, алые губы кривились в капризной усмешке, а глаза застыли двумя кусочками льда.

– Милый, – протянула красавица, делая маленький глоток из бокала, – я уже устала ждать.

– Придётся, сестрёнка, – раздражённо дёрнул плечами молодой человек, сидящий на другом конце стола. Одет он был в щегольский замшевый камзол зелёного оттенка, на шее ярко-жёлтым пятном выделялся шейный платок. Маленькие усики придавали ему немного хищное выражение лица, – Наши люди в Туумене с ног сбились, выполняя заказ. Кстати, дорогая, зачем тебе это пугало? – он кивнул в сторону Дары.

– Фу, какой ты недогадливый, – графиня надула свои очаровательные губки, – смотри, – она качнула бокалом в сторону девушки, – какая упорная тварь. Ей сегодня здорово досталось. Если бы я не подлечила её, да-да, не делай такое лицо, мой дар, на кого хочу, на того и трачу, она бы давно уже без сознания валялась, и шансов выжить у неё было бы немного. И всё равно крошке порядком перепало, но, как видишь, стоит, пощады не просит, даже голову заставить её опустить не могу. Гордая…, пока, – в голосе послышалась насмешка пополам с одобрением, – Представь, какое будет удовольствие сломить такую упрямицу, заставить ползать у своих ног, – глаза графини полыхнули лихорадочным блеском. Дара невольно вздрогнула, столько обещания было в голосе хозяйки.

Ну, почему она попалась ей на глаза в весёлом доме? Лучше бы Пёс просто прибил взбунтовавшуюся новенькую. Смерть, она же ласковая матушка для подобных горемык. Раскрыла свои нежные объятия, приняла бы её измученную душу, отгоняя боль и страдания всевластной рукой.

Нет, углядела, вмешалась. Какой такой изгиб дороги послал блистательную лэссу в заведение к тасу Фойлу?

В маске, инкогнито, графиня лишь мельком взглянула на Пса, волочащего за волосы по полу, задушено хрипящую девчонку. Увидела упрямо сжатые губы, полные решимости черные глаза, перекошенное от боли лицо мужчины и бархатным голосом поинтересовалась у хозяина: «Кто эта крошка?»

– Ах, простите, пресветлая лэсса, – Фойл склонился почти до пола, ухитряясь при этом не сводить с высокой гостьи преданного взгляда, – она не стоит вашего внимания. Новенькая, но, увы, испорченный материал.

– Раз он испорчен, значит, обойдётся мне дёшево, – пожала плечами графиня.

– Хозяин, – взвыл Пёс, понимая, что девчонка ускользает от расправы, – эта тварь мне чуть пол руки не откусила.

Они сошлись на пяти золотых и двадцати ударах плёткой. Сиятельная лэсса пожелала лично присутствовать при наказании.

Двадцать ударов, и каждый длился вечность, взрывая плоть, разрывая нежную кожу. Пёс бил в полную силу, мстя за унижение, за вред, нанесённый уважаемому клиенту, за попытку сопротивляться наказанию, не понимая, что жертва сама выбрала этот путь, желая пройти его до конца и как можно быстрее.

Дара уже приготовилась к смерти, но, видно, чаша жизни не была ею испита до дна. Исцеляющий холод коснулся рассечённой спины, останавливая кровь, затягивая раны тоненькой кожей. Нет, полного исцеления ей не подарили, оставив боль и воспоминания о порке, но жуткие раны перестали угрожать жизни девушки.

Ярко бордовое с безвкусной золотой вышивкой и широкими разрезами платье почти не держалось на Даре, и чтобы прикрыть голую спину, ей выдали чёрный плащ.

Пару недель назад она вошла в этот дом, полная надежды обрести новую семью, с детским любопытством вглядываясь в лица обитателей, улыбаясь им чистой улыбкой незамутнённой души, а уходила в мужском плаще на израненных плечах, с окровавленной душой, в которой не осталось больше места для наивности и веры в людей. Детство осталось за порогом этого дома, обиталища изломанных судеб, развратных и похотливых страстей, дома, который по какому-то недоразумению прозвали «весёлым».