Ирина Коняхина: Ген хранитель

– Светочка! Папы больше нет… – тихий голос Аллы Потаповой с трудом прорвался сквозь нелепую болтовню её дочери.

– Ему уже сделали операцию, еще же рано? – Светлана задала свой безнадежно дурацкий вопрос с уточнением, потому что на протяжении нескольких мгновений не могла вникнуть в смысл услышанных слов. И наконец, в образовавшуюся в диалоге паузу переспросила:

– Как… нет?

– Его… нет… – каким‑то чужим голосом, словно по слогам, произнесла Алла, изо всех сил избегая более прямой и жуткой формулировки.

– Я бегу! – шепотом прохрипела Светлана в трубку и стремглав помчалась в больницу.

Ей почему‑то казалось, что, если она сейчас прибежит быстро‑быстро, то обязательно сможет все изменить. Конечно, это какая‑то ошибка! С ним не могло ничего произойти! Врачи что‑то напутали. В этот день назначено несколько операций. Это случилось не с ним! Они там на операционных столах все так похожи! Ошибка! Недоразумение!

Алла Потапова ждала дочь у входа в кардиологическое отделение. Она была как‑то неестественно спокойна.

– Я уже говорила с врачом. Они начали операцию на час раньше. Все сделали. Довольно быстро и, как им показалось, хорошо. Все сосуды прошли, прочистили, стенты поставили. Три, нет, кажется, пять! Все, вроде, получилось. Стали зашивать, а у него разорвалась артерия. Хирург еще раз зашил. Она опять разорвалась! В клочья! Несостоятельность тканей… Да!

– Пусть они еще раз попробуют, – заскулила Светлана, схватив, как в детстве, мать за рукав. – Пусть еще раз… Пусть пробуют, пока не зашьют. Давай пойдем и их попросим! Заставим! Надо же что‑то делать!

– Поздно. Его уже нет.

Через несколько минут Светлана и Алла в сопровождении старшей медсестры вошли в палату, где еще каких‑то три недели назад отмечали день рождения Николая Потапова. Женщины всячески избегали встречаться с сочувствующими взглядами больничных соседей и, словно в полусне, принялись вытаскивать из тумбочки вещи человека, которые ему больше никогда не понадобятся: носки, трусы, электробритву, радиоприемник, часы, старенький мобильник.

Сестра‑хозяйка принесла большой полиэтиленовый пакет с верхней одеждой. «Какой бред! – думала Светлана. – Вещи – вот они. С ними ничего не случилось, а моего папы больше нет». Машинально взяла с тумбочки и стала перелистывать папин ежедневник, он повсюду брал его с собой. Там все было расписано на два месяца вперед: кому позвонить, когда кого поздравить с днем рождения, с кем встретиться, что сделать. Дочь и жена, нет, теперь уже в одночасье вдова, сложили в большой полиэтиленовый пакет все вперемешку и, не сказав никому ни слова, вышли из палаты.

Потом мама и дочь приехали домой к Потаповым, и Алла достала из кухонного буфета бутылку водки, стоявшую всеми забытой неизвестно, с каких времен. Женщины почти ни о чем не разговаривали между собой, просто пили водку. Опьянение не наступало, словно это была обычная вода из‑под крана. Может быть, конечно, водка и выдохлась. Хотя вряд ли.

Иногда их молчаливые посиделки прерывались телефонными звонками. Звонили друзья и коллеги с последней работы. Многим было известно, что на этот день была назначена операция, и теперь люди интересовались, как все прошло. Алла вполне спокойно отвечала, что Николая больше нет, принимала соболезнования, и по‑деловому записывала номера телефонов звонивших, чтобы потом известить их о дате похорон.

Часов около семи вечера в дверь позвонили. Это пришел агент ритуальных услуг – лысый, бледный, с бесцветными глазами, в потертом пиджаке неопределенного цвета. Откуда он только узнал, что в дом пришла беда. Алла, не слишком вдаваясь в детали, у агента что‑то заказала, и даже успела оплатить венок, чтобы он скорее оставил их в покое.

Потом за женой приехал Игорь Куликов и заодно прогнал агента. Алла отказалась ехать ночевать к дочери.

Игорь взял на себя все дальнейшие хлопоты по подготовке похорон. Ему помогал Андрей.

Сама же Светлана почти не спала три следующих дня. На работу не ходила. И ничего не делала. Вздрагивала от каждого телефонного звонка. Ей казалось – вот сейчас, сейчас… Это звонят из больницы, из Военно‑Медицинской академии. Её самый любимый на свете папа пришел в себя. Швы на артерии как‑то сами срослись. Так, наверное, бывает! Он сильный, он борец. У него потрясающее чувство юмора и он очень умный. Он не мог просто так взять и умереть.

Все вокруг происходило как будто в полусне. То есть она не помнила, спала или нет, что и когда ела, о чем разговаривала с людьми. Она даже не обратила внимание на то, что выпал первый снег.